Лицей 2025. Девятый выпуск - Сергей Александрович Калашников
Мумочка держался предельно корректно. Обидно «выкал». Лишнего не позволял ни себе, ни Тасе: держал за руку, аккуратно, как икону, целовал. В губы – редко, всё больше костяшки пальцев да родинки на запястье. Вечерами они бродили в Таврическом, искали в траве колючие сентябрьские каштаны с глянцевым шоколадным сердечком. Увидевшись поутру, сбивчиво, торопливо пересказывали сны, пойманные в последний момент за увёртливые звёздные хвостики. Гладили морды мраморным львам на набережной. Придумывали добродушным печальным дворнягам потешные клички, таскали для них в карманах сырые куриные яйца – блохастые Бублики и Казимиры Севериновичи слизывали с асфальта маленькие дрожащие солнца, методично обходя скорлупу.
С Тасей Мумочка очень много смеялся. И будто бы и не пил совсем. Во всяком случае, не при ней, чем внушал Тасе глупую и сладкую надежду. Говорил: «С тобой я становлюсь лучше. Таким мужчиной, каким всегда стремился быть». А ещё вот это, кружившее голову, невероятное: «Хочу, чтобы наша дочь была похожа на тебя».
И Тася, естественно, верила без оглядки. Заботилась, поддерживала. Истово хвалила его пьесы. Следила, чтобы Мумочка не забывал поесть, хотя сама не могла запихнуть в себя даже сушку. С телом вообще творилось нечто непостижимое. Тотальное отсутствие аппетита. Пылающие щёки. Невозможность сосредоточиться – ладно бы на учебнике! – но и на любимом Вальтере Скотте. Взгляд скользил по странице, как водомерка, не проникая в глубину. И почти нестерпимое обострение чувств: Петербург, оказывается, пахнет морем. Кто бы мог подумать!
С ним одним – только с ним одним – Тася разговаривала о маме. Очень редко, но всё-таки. Что-то радостное вспоминала. Или грустила, могла и всплакнуть. А Мумочка снимал с её щёк слёзы, утешал, философствовал, мол, ревность – такая сильная эмоция, трагедии Шекспира вспомни… Хотя что ему, шалопаю и бонвивану, известно было об этом чувстве? Наоборот, его самого все девицы ревновали до зубовного скрипа.
А потом Нелли обо всём узнала. Кто-то нашептал. По институту щекотно, пакостно, по-тараканьи ползали слушочки. Среди студентов. На кафедре. Тамошние филологини-преподавательницы, женщины преимущественно перезрелые и незамужние, зашлись от гнусного восторга. Анфан террибль курса набивается в зятья ко вдовому писателю – да-да, к тому самому, на секундочку, который два года назад спутался со студенткой. Ну и семейка! С ума сойти!
И Нелли решила провести с Тасей самую что ни на есть воспитательную беседу. Сделать, так сказать, материнское внушение.
Разговор получился скверный. Тася проводила Эммануила на вокзал: он уезжал к родне в Кисловодск на изнурительные две недели. Дома застала Нелли за кухонным столом. Между недопитым мускатом и дымящейся пепельницей лежала измятая Мумочкина фотография – результат тщательного и унизительного обыска. Вдруг накренился пол, словно Тася ступала по корабельной палубе. Сделав несколько тяжёлых шагов, она примостилась на край табурета.
Нелли обошлась без вступлений.
– Это, – она постучала ногтем по чёрно-белому римскому носу, – должно прекратиться сейчас же.
Тася не помнила, что именно говорила в ответ, терзая вафельным полотенцем мокрое опухшее лицо. Что-то про великую любовь. И задавалась вопросом, почему Нелли не на её стороне? Она же всегда была за Тасю.
А мачеха взяла и рубанула наотмашь:
– Сама посуди. Все знают, что такого донжуана, как Мума, ещё поискать. Девки сами на него валятся. Ты-то ему зачем? А тут, гляди, как удачно совпало, молодой драматург и дочка секретаря Союза писателей…
Это было неожиданно и подло. И очень больно. Под дых. Тасю посетила дикая догадка.
– Да? – выкрикнула она и отбросила скомканное полотенце. – А может, про тебя говорят то же самое? Тебе никак папины связи и влияние не помогли?
Нелли, скривившись, глотнула вина.
– Подумай о своих словах, потом пожалеешь.
– Твоя первая повесть! – бросила Тася мачехе в лицо. – А потом вторая и третья. Хочешь сказать, папа тут ни при чём? Не за этим ли ты его обхаживала? Его и меня, между прочим!
Нелли вскочила, вздыбив стол. Из опрокинутого стакана по скатерти поползло, с липким приторным запахом, винное пятно. Завоняли смокшие окурки.
Нелли поймала Тасю за локоть, сдёрнула с табурета и потащила к телефону:
– Давай телеграмму в Кисловодск.
Тася выдернула руку. Стиснув зубы, мотнула головой.
Нелли сделала глубокий-глубокий вдох и негромко ласково произнесла:
– Родненький ты мой. Девочка моя… – Она потрепала Тасю по волосам. – Пойми. Если бы это как-то на мне отразилось, бог бы с ним. Но эта дрянь выливается на твоего папу. У него за спиной шепчутся, гадости говорят. Нельзя такого допускать. Мы с тобой вместе должны его беречь. Согласна?
И ничего, ничегошеньки против нельзя было сказать. Тася дала телеграмму. И всё. Нет, Мумочка однажды попытался позвонить – нарвался на Нелли. Что-то она тогда ему наговорила… Словом, порог их дома он больше не переступал.
Устранив Мумочку, оборотистая в сердечных делах Нелли быстро нашла для Таси подходящую замену. Чёрт знает, в какой библиотеке она его откопала, прежде чем привести домой, вцепившись в рукав чесучового пиджака. Вася был надёжный, как морской узел, и очень порядочный человек. Экономист. Книжный, но не творческий. Коренастый, остроумный, во всём соразмерный Тасе. Даже чувство юмора, с трогательной подковыркой, – одно на двоих.
Тася думала, что поступает мудро, выходя замуж за друга. Нелли как в воду глядела: брак сложился благополучный, без завихрений. Супруг многого не требовал, заботился, зарабатывал. С детьми не спешили. В семьдесят девятом, за год до Тасиного тридцатилетия, родилась дочка Санечка, крепенькая, ладненькая, словно упавшая с деревца прямо в ладонь садовая груша.
Ребёнок ничуть не помешал Тасе состояться в профессии. Филологическое образование и естественное чувство языка сделали её недурным переводчиком, а со временем – весьма востребованным. Правда вот прозу писать самостоятельно как-то не получалось. Вроде и слово к слову ставить умела, и воображением Бог не обидел – а сюжеты не складывались.
Однако рудиментарным писательским навыкам всё-таки нашлось применение. Началось это в девяносто втором, когда в треснувшую по сварочным швам Россию хлынула зарубежная литература, а Нелли сочеталась вторым браком (отец, оберегаемый, лелеемый до последнего дня, пять лет как умер тихой и предсказуемой сердечной смертью). Новый Неллин супруг был энергичным директором типографии, которую им удалось небезуспешно приватизировать, а затем соорудить на базе предприятия небольшое и прибыльное издательство. Детективы, фантастика, любовные романы… Чтиво по большей части паршивенькое – Нелли сама это признавала. Но доходное. Приличных авторов они тоже печатали – отдельными сериями и куда более скромными тиражами.
Переводить многотомную дамскую ерунду Нелли предложила Тасе. Та согласилась – а кто отказался бы в те годы от стабильного заработка? Перелицевав на русский с десяток сиропных
