Психология достоинства: Искусство быть человеком - Александр Григорьевич Асмолов
В психологии наряду с календарным, или паспортным, возрастом различают социологический возраст личности. Социологический возраст личности зависит от социально-исторического образа жизни, который ведет человек. Для того чтобы рельефно представить неразрывную связь социологического возраста со временем, можно назвать некоторые знакомые всем имена – Блюхер, Якир, Тухачевский. По календарному возрасту они едва перешагнули в дерзкие годы Гражданской войны 20-летнюю черту. Но кто назовет их мальчиками? Они вели за собой в бой тысячи людей, умели самостоятельно принимать решения и несли ответственность как за судьбы этих людей, так и за историю своей Родины. Иная ситуация, иной социологический возраст у молодежи 70-х годов. Полны горечи строки письма нашего молодого современника: «В двадцатом выпуске нашей школы нет ни одного человека с прочными знаниями. Мы – новое пополнение инфантильных… Кто понесет за это ответственность? Теперь каждый из нас в отдельности глубоко несчастный человек». Автопортрет молодого человека, проступающий за строками письма, – одно из грустных подтверждений феномена социального инфантилизма, ставшего довольно характерной чертой социально-психологического портрета подрастающих поколений в целом, отличительной особенностью социологического возраста современной молодежи. В чем суть феномена социального инфантилизма? Его сердцевина – бегство от выбора и возложение ответственности за принятие решения на плечи другого человека. Социальная роль «вечного ребенка» освобождает личность от ответственности, от суда за совершенные поступки. Об искусстве пользоваться социальной ролью «ребенка» уже пяти– и шестилетними детьми красноречиво свидетельствуют их собственные высказывания: «Как ты мог ребенка обидеть? Оставь это, пожалуйста, для ребенка!» Так, от пяти до… (трудно назвать конечную календарную степень инфантильности) шествуют по жизненному пути «вечные дети». Во избежание недоразумений следует сразу же заметить: социально инфантильный человек – это необязательно человек социально неприспособленный. Игнорирование запретов, воинствующий социально-психологический нигилизм – оборотная сторона социального инфантилизма, которая дает о себе знать в росте различных неформальных молодежных объединений. В неформальные молодежные объединения школьники преимущественно втягиваются в возрасте 12–14 лет. И это не случайно. Недаром психологи называют этот период возрастом «бури и натиска». Поверьте – это не просто красивый образ.
В этом возрасте школьник начинает с особым упорством искать свой путь в жизни, свое «я». Процесс формирования индивидуальности личности нередко состоит в поиске способов самоутверждения, подчиняющихся немудреному правилу: «Я шокировал всех – значит, я отличен от всех. Я отбросил предлагаемый вами идеал – значит, у меня есть свой… Следовательно, я – личность!»
Личность же существует благодаря социальной группе, а не в безвоздушном пространстве. В знак протеста против существующей в культуре обезлички, стандартизации молодежь и объединяется в компании, которые обзаводятся своими ритуалами и обрядами. И вновь рассуждения не отличаются сложностью. «Мы против учителя – значит, должны взять то, против чего выступает он». Аккуратность в одежде? Вот вам нарочито неопрятные куртки и вызывающие клетчатые брюки! За появлением неформальных молодежных объединений нередко стоит гротескное восполнение дефицита духовности, например, в обличье такого модного танца, как брейк. Что такое брейк? По своей психологической сути брейк – это символ человека-робота, функционера, бюрократа, порой спрятанного под маской добродетели. «Стандарт» брейкеров, доросший до жизненной позиции личности, стал более откровенным. Он уже не прячет свое лицо. Он кричит всем: «Смотрите, я – антистандарт!» – упивается эйфорией. Наряду с брейкерами появляются металлисты, которые поклоняются тяжелому металлу, как некогда язычники поклонялись золотому тельцу. В шумном карнавале с брейкерами, поклонниками тяжелого металла выстраиваются грохочущие по ночным улицам на мотоциклах рокеры, вычурно одетые и остриженные панки, истово любящие спортивных кумиров фанаты и представители других, как их кратко называют, неформалов.
Следует специально подчеркнуть, что термин «неформальные молодежные объединения» чаще всего ассоциируется в массовом сознании с чем-то отрицательным, вызывает негативные социальные стереотипы. На наш взгляд, сам термин «неформальные молодежные объединения», а также социологические характеристики этих объединений как «контркультуры» или «антикультуры» по целому ряду причин крайне неудачны. Во-первых, подобные характеристики не учитывают разнородности этих объединений и сразу же придают им в массовом сознании асоциальную окраску. Во-вторых, называя разные по своей направленности молодежные объединения либо «неформальными», либо «контркультурой», публицисты и социологи невольно сами создают оппозицию между обществом и молодежными группами, фактически формируют массовое самосознание этих групп как противостоящее нашей культуре. В-третьих, неучет разнородности самодеятельных молодежных объединений приводит к тому, что с «рокерами» в один ряд становятся самодеятельные молодежные объединения с конструктивной направленностью. Вспомним, например, возникшие в послевоенные годы тимуровские команды, школьные и студенческие клубы самодеятельной песни, клубы юных коммунаров 60–70-х годов, стихийно организующиеся группы по охране окружающей среды. Более социологически точно было бы назвать такого рода объединения зонами потенциального развития культуры.
Представители разных неформальных объединений иногда сами с гордостью величают себя трудными подростками, и, поверьте, им трудно, мучительно трудно быть молодыми. Встречаясь с ними на улицах городов или наблюдая за ними в таких фильмах, как «Плюмбум, или Опасная игра», «Легко ли быть молодым?», «Курьер», мы взволнованно спрашиваем: «Откуда они пришли и куда идут? Кто виновен в их появлении?» Если виновника ищут, то он рано или поздно находится. Так и сейчас – движимое беспокойством за будущее культуры, общественное мнение с излишней поспешностью находит козла отпущения. Им оказывается – школа.
Приговор школе за духовные раны молодежи нередко выносят публицисты и социологи, родители и дети. С этим же приговором выступают часто и сами учителя. Имя виновника, правда, может меняться. Он называется то школой, то министерством просвещения, то Академией педагогических наук… Неумолимая логика подсказывает: «Школа – центральный социальный институт образования и воспитания подрастающих поколений. В этих поколениях распространяются социально-психологические болезни. Значит, школа – главный виновник горьких плодов образования и воспитания». Отсюда, опять же логично, вытекает вывод: «Чтобы по-новому воспитывать и учить молодежь, нужно реформировать школу». Подобный вывод, несомненно, верен, но… недостаточен. Если принять вывод о необходимости перестройки школы за отправной пункт построения психологической стратегии воспитания личности, то вряд ли можно добиться значительных успехов.
Ахиллесова пята этого вывода состоит в том, что за ним молчаливо проступает взгляд на школу как на «государство в государстве», отделение школы от общества. Перестройка образования предполагает коренное изменение отношений между школой и производством, школой и семьей, а изменение этих отношений – далеко не только «школьная проблема». Мы привыкли говорить, к примеру, «семья и школа», забывая, что союз «и» имеет не только соединяющее, но и разъединяющее значение: «семья в оппозиции к школе». Когда ребенок разгневает учителя, то тот говорит ему: «Вызови родителей». Обратите внимание: родителей
