Путь к блаженству - Патриция Гарфилд
Внутри храмовых стен наших Мандал сновидений пребывают наши божества. Я уже говорила о параллели между храмовыми стенами Мандалы сновидений и теми закрытыми пространствами, что отмечают в снах границы нашей собственной сферы сакрального. Эти закрытые пространства — дома, башни, корабли — часто также символизируют наши тела.
Я твердо убеждена, что мы должны всегда сами подбирать ассоциации к каждому символу сновидения (например, к увиденному во сне дому) — и доверять таким личным ассоциациям больше, чем классическим теориям сновидений. Однако бывает полезно взглянуть на снящиеся нам дома и с классической точки зрения — как на символы тела или личности сновидящего. Некоторые теоретики сновидений видят в снящихся домах проекцию общей жизненной ситуации сновидящего, его взаимоотношений с людьми или его психики. Другие, подобно Фрейду, видят в таких домах образы физического тела сновидящего, причем каждая часть дома представляет определенную часть тела или внутренний орган (например, двери — телесные отверстия). Когда мне, девочке-подростку, однажды приснился горящий дом, то по пробуждении у меня не возникло и тени сомнения, что во сне отразилось мое сексуальное возбуждение. В тот момент все мое тело, как и приснившийся дом, «горело». После другого сна, в котором я наблюдала, как поднимается на строительной площадке высокий небоскреб, я ясно поняла, что во мне «поднимается» желание близости с молодым человеком, ухаживавшим за мной.
Таким образом, снящиеся нам закрытые пространства могут иметь несколько смысловых измерений. Дом на Ивовой улице был в моей бодрствующей жизни символом, ассоциировавшимся с периодом подростковых неурядиц, конфликта с родителями, борьбы с самой собой, физических и душевных страданий, поиска своей индивидуальности и попыток совладать с первыми сексуальными влечениями. В моих снах он играл похожую роль, но воплощал обычно какой-нибудь один из перечисленных аспектов — когда что-то в моей повседневной жизни, уже очень далекой от того места и времени, напоминало мне о прежней борьбе и возвращало меня в моих снах к «декорациям», в которых эта борьба разворачивалась.
В снах о том, как я нахожу что-то ценное в доме на Ивовой улице, тоже было несколько уровней смысла. Один уровень смысла — это новое обретение моего яркого воображения, символизируемого сокровищем. Но если рассматривать дом как символ моего тела, а не подросткового конфликтного периода в целом, можно, как мне кажется, обнаружить и другой смысл. В такой перспективе открытые сокровища — ваза, драгоценности, картина — становятся символом открытия радостной, исполненной любви сексуальности, расцветшей во мне в более поздние годы.
Внутри храмовых стен Мандалы сновидений хранится множество сокровищ. Когда я встретилась с божествами моих снов, пробудившаяся сексуальность повлекла меня дальше по пути просветления. Само мое тело стало живым храмом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. Храмовая танцовщица
Я И МОЙ ПАПА вместе играем в каком-то школьном спектакле. Мои волосы заплетены в длинные косички, перевязанные красными лентами. Папа шепчет мне, чтобы я прошла с ним в танце несколько шагов. Мы танцуем. Он хватает меня за руку и несется по сцене. Я знаю, что по роли должна беззаботно рассмеяться, но боюсь, что у меня не получится. Затем я слышу, что громко смеюсь — в точности так, как надо. Папа, все еще сжимая мою руку, раскачивает меня и подбрасывает высоко в воздух. Он отпускает руку, и я лечу по воздуху, чувствуя странное ощущение внизу живота, — как бывает, когда едешь в скоростном лифте. Я говорю себе, что не должна думать об этом. Затем один из мальчиков ловит меня, и зал буквально взрывается аплодисментами. Я понимаю, что представление удалось, и просыпаюсь с отзвуками аплодисментов в ушах.
(«Школьный спектакль», июль 1949 г.)
Этот сон, приснившийся, когда мне шел пятнадцатый год, не был обычным. В то время в своих снах я редко испытывала физические ощущения, подобные ощущению полета по воздуху. Разумеется, тогда я не знала, что символы «раскачивания» и «полета» заключают в себе сексуальный смысл. Психоаналитики сказали бы, что я испытывала сексуальное влечение к своему отцу, комплекс Электры. Прошло много лет, прежде чем я позволила себе задуматься над «странным ощущением» внизу живота и научилась свободно смеяться и свободно отдавать себя на волю неуправляемой стихии — будь то стихия аплодисментов или оргазма. Но в те годы я была для этого слишком осторожной.
Меня воспитывали так, чтобы я росла «хорошей» девочкой, то есть зависимой от взрослых и послушной. Слезы как форма сопротивления еще допускались, но к любым проявлениям гнева с моей стороны родители относились абсолютно нетерпимо. Бунтарские мысли подавлялись в зародыше (что, несомненно, способствовало моим астматическим приступам), и я, как правило, безропотно усваивала воззрения моих родителей, учителей и сверстников. Потребовалось много лет, прежде чем я сумела осознать, что могу быть права, даже когда другие со мной не соглашаются, или что я могу самостоятельно выбрать для себя лучший путь, нежели путь, выбранный за меня моими близкими. Но до тех пор я изо всех сил старалась держать свои от природы сильные эмоции под полным контролем и ступала по жизни осторожно, проторенным путем.
Однажды, когда я была подростком, наша семья в солнечный воскресный полдень собралась на мощенной камнем террасе, и каждый занялся своим делом. Вдруг я услышала очень слабый крик, доносившийся издалека. «Что это было? Вы что-нибудь слышали?» — спросила я. Все стали прислушиваться, но ничего не услышали. Звук был едва различимым, почти как дуновение ветерка. Все пришли к выводу, что он мне почудился. И все-таки мне казалось, что я продолжаю что-то слышать. Оставив их на террасе, я пошла вниз по дороге, в поля, прислушиваясь к слабому звуку. Звук сделался более громким, и теперь я почти не сомневалась, что действительно слышу его. Я бежала по высокой траве, внимательно оглядывая все вокруг, и наконец увидела поникшее тельце двухлетней девочки в пляжном костюмчике и панаме. Ее личико было все в грязи и слезах, и у нее уже не было сил рыдать. Я схватила ее на руки и принесла домой. Все засуетились, вызвали полицию, и маленькую девочку (которая, как оказалось, ушла с одной из богатых вилл на другой стороне холма и заблудилась в полях, начинавшихся напротив нашего дома) вернули родителям. Мне было приятно, что я помогла; но более всего меня, девчонку, поразило тогда то, что я оказалась права, хотя никто мне не верил. Насколько я помню, это был
