Быть. Монография - Василий Леонидович Курабцев
А чистое мышление (трансцендентальное) означает, что «нечистое» мышление и даже «нечистое» человеческое существование подлежит как бы аннигиляции. Экзистенциальное и даже просто индивидуальное – это ничто. «Временное, преходящее, конечно, существует, может наделать человеку довольно много хлопот; но, несмотря на это, оно также мало представляет собою истинную действительность, как и частные особенности отдельного лица, его желания и склонности (выделено мной – В.К.)» [13, 192]. Как же ты, Гегель, беспощаден! Не жалко никого. «Частные особенности» подлежат уничтожению. Может быть, и тело заодно упростим и приспособим для всеобщего? Не жалко человека? Тем более с его «почесываниями и поглаживаниями»? С его генетическим кодом? С его отвлекающей от всеобщего любовью, радостью, надеждой, верой в Бога, нежными «желаниями и склонностями»? Да, не жалко. Это не стоит ничего. Это звучит крайне антигуманно, почти демонически и, конечно, ложно. Так мог бы советовать Мефистофель или Воланд.
Вероятно, что тогда и «частные особенности» полов, государств, рас и народов тоже ничто? И действительно, Гегель и в этих отношениях суров. О женщинах он пишет так: «Различие между мужчиной и женщиной такое же, как между животным и растением» [17, 241]. Для постижения «философии и некоторых произведений искусства, требующих всеобщего, они не созданы»; «к женщинам образование приходит неведомыми путями» [17, 241].
«Частные особенности» отдельных народов тоже оценены «справедливо»: «Там живут самые тупые дикари (выделено мной – В.К.), например, пешересы и эскимосы» [16, 65]. А «китайцы, например, до такой степени неумелы (выделено мной – В.К.), что не могут составить календаря и, по-видимому, неспособны к какой бы то ни было самостоятельной научной мысли» [13, 215].
«Частные особенности» настолько вредны, что не позволяют многим «народам-варварам» быть самостоятельными. Это уже и оправдание колониализма и расизма! Гегель пишет: «Цивилизованные нации рассматривают другие народы, отстающие от них в субстанциальных моментах государства… как варваров и неравноправных им, а самостоятельность этих народов – как нечто формальное» [17, 436–437]. Это яркая антигуманистическая и антиправовая мысль. Тут рядом уже и «мысль» расистов, колонизаторов, националистов, национал-социалистов, Гитлера.
О. Шпенглер акцентирует ту же идею: цель политики и самой жизни – это «рост собственной жизненной единицы сословия или нации, за счет других» [56, 467]. История – это борьба рас, с победой более сильной расы.
Гегель не пощадил своей научно-теоретической мыслью и сына родного. Ведь «частные особенности» внебрачного сына Луи (Людвига) (украл ничтожную сумму – 60 пфеннигов!) справедливо наказаны лишением фамилии Гегель, возвращением мальчика к девической фамилии его матери: Фишер и изгнанием из семьи Гегеля [24, 228].
Зато всеобщее – государство – сущностно по высшему счету, в том числе для каждого человека (тем более мечтающего о свободе). «Государство есть действительность конкретной свободы», где личность получает «полное развитие и признание своего права для себя». Интересы личности признают всеобщий интерес «как свой собственный субстанциальный дух и действуют для него как для своей конечной цели» [17, 328]. У личности появляется – наконец-то! – всеобщий субстанциальный интерес. Личный интерес, оказывается, ничтожен.
Не виновен ли и Гегель в появлении в ХХ веке нового человека, о котором пишет Г. Гессе: «Возник коллективный человек без одиночной души, который кладет конец всей религиозной, а также индивидуалистической традиции человечества»? [19, 277, работа 1946 г.].
Не подавило ли всеобщее – от Абсолютной Идеи и до общества и государства – «одиночную душу», живую жизнь, одну-единственную любовь, теплую веру, трепет и нежность, сладкую свободу и многое другое? То есть просто живого человека? А ради чего? Прогресса (а он, оказывается, нелинеен и проблематичен как высшая цель). Может быть, ради величия страны и данного человека? Но и здесь все неоднозначно, частично и порой недостижимо. Может быть, ради соответствия полноте Абсолютной Идеи? Но это уже чистая научная утопия, разрушительная в ее радикальном исполнении. Утопия к тому же с демоническим (фаустовским) привкусом. Уже было это в великой утопии коммунизма. И в бесчеловечной (расистской) утопии немецкого нацизма. И в новоявленной утопии малого национализма Украины (утопии на недостаточных основаниях и просто лжи). Все утопии плохо заканчиваются, причем с необходимостью.
Гегель как милитаристский и националистический мыслитель
Жизнь Гегеля казалась и частично была на редкость прозаичной. А войны и революции в его понимании – нечто героическое, истинно историческое, Veränderung действительности. Если бы у Гегеля была, например, необыкновенная жизнь Одиссея, то он бы, возможно, как говорит Платон об Одиссее, выбрал бы себе самую обычную жизнь (что и сделала душа Одиссея, выбирая себе в реинкарнации новую жизнь).
Поэтому, живя «прозой», радикально и восторженно мысливший Гегель не мог не любить яркую «поэзию» исторической жизни – войны и революции. Он пишет: «Война предохраняет народы от гниения, которое непременно явилось бы следствием продолжительного, а тем более вечного мира» [17, 420]. Революция – это необходимое «омоложение» действительности. Вот так дурно на Гегеля влияла его диалектика. Тем более что он сам ни разу не был жертвой революции или войны (за исключением разграбления его жилища и имущества наполеоновскими солдатами). А других как-то не жалко.
Вероятно, Гегель как-то осознавал опасность и бесчеловечность этих мыслей, но им руководила мания величия Франции и Германии. Он нуждался в личной свободе и величии, он хотел нового и героического будущего, нового витка прогресса. И, когда читаешь откровенные воспоминания Германа Гессе о трагическом милитаризме и воинственности немецкого народа в Первую и Вторую мировые войны, то хочется понять: это сугубо национальное, этническая психология или Гегель лично, от себя, как духовный вождь немецкого народа, оказал влияние на демонизацию германского духа ХХ века?
У немца Гессе – иная позиция: «Отвечать ненавистью на всевозможные погромы, затеваемые против евреев и духа, против христианства и человечности, то вряд ли поможешь этим своему народу, для „народа“ „великие времена“ – это всегда времена ненависти и готовности к войне. Мы, люди духа, не должны принимать в этом участия, мы должны молчать, покуда возможно, даже если впадем за это в немилость, и должны хотя и стоять за свой народ, но не быть рабами его страстей, его жестокостей, его низости, не для того мы существуем на свете» [19, 241, письмо В. Гундерту, Токио, 1934]. Дух тоже немца Гегеля оказался почти абсолютно другим. Скорее, он, живя в ХХ веке, поддержал бы (как и Хайдеггер) идеи величия и решимости нацистской Германии и немецкой нации. И, возможно, тоже сказал бы: немцы – это нация
