Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте
Правда, возможно еще и третье объяснение, а именно, что рукой Николаева руководила какая-то иностранная власть, и в особенности Радек представлял тезис о "руке гестапо", что выводило бывших оппозиционеров из-под линии огня и прежде всего освобождало от весьма опасных вопросов. Действительно, оттепель не сразу подошла к своему завершению, хотя во внутрипартийной полемике усилилась критика оппозиции и даже был начат первый процесс против Зиновьева и Каменева, который закончился для обвиняемых вынесением приговора о тюремном заключении. Партийная директива, вышедшая уже в день покушения и требовавшая немедленного ускорения процессов против как раз тех, кто обвинялся в подготовке и проведении террористических актов, – оставалась тайной. Эта директива – как подлинная "хартия беззакония" прежде всего применялась лишь по отношению к арестованным членам "Белой Гвардии".|2
Более важным было то, что Сталин получил основание подозревать, что Каменев в личной беседе, которая закончилась полным его подчинением Сталину, кое-что замалчивал. По всей видимости, именно в таком замалчивании Сталин видел такое же, достойное смертной казни преступление, какое Гитлер подозревал в отношении Рема. Однако, используя убийство Кирова как непосредственный повод, Сталин создавал лишь предпосылки для большой чистки. Но поначалу для видимости была продолжена политика смягчения и примирения. При существенном участии Бухарина были предприняты первые приготовления к выходу новой конституции, которая должна была стать "самой демократической в мире". Бухарину даже было разрешено отправиться в Париж для ведения длительных переговоров с Борисом Николаевским, результатом чего явилось "Письмо одного старого большевика", которому мы обязаны широкой информацией о советской интерпретации убийства Кирова. 13 Ведь именно тогда Сталин окончательно выработал курс внешней политик, который предполагал сотрудничество с западными державами, и большая негативная публичность в западной прессе была бы в высшей степени вредной для достижения этой цели.
3. Мировая политика в 1935 – 1936 годах
Когда Троцкий в 1917 году принял в свое ведение комиссариат иностранных дел, он был убежден в том, что его задача преимущественно состояла в том, чтобы "закрыть лавочку", поскольку внешней политики в традиционном смысле отныне более не должно было существовать. Напротив, внутренняя политика Советской России, свержение капитализма, в самом скором времени должна была стать собственным содержанием политики внешней благодаря тому, что пролетариат должен был низвергнуть капитализм во всей Европе, а затем – и во всем мире. Представления Гитлера были противоположными позиции Троцкого, но также и для него не существовало никакого четкого разделения между внутренней и мировой политикой. Большинство европейцев видели в нем и его режиме прежде всего, острие немецкого ревизионизма и тем самым некую силу, которая несла угрозу для мира. Чем настойчивее он подчеркивал свою волю к миру, чем убедительнее Рудольф Гесс изображал ужасы войны1, тем больше были шансы на то, что "освобождения от оков версальского диктата", каковое без сомнения было одной из главных целей мировой политики Германии, позднее в какой-то момент можно будет достичь мирными путями, простым давлением со стороны набирающего силу Рейха. Но мирные речи и дипломатические заявления были не единственными фактами, которые имели вес. Поскольку Германия как большое государство в центре Европы была самым тесным образом связана с остальным миром и не могла полностью закрыть свои границы по примеру Советского Союза, постольку все, что происходило в ее внутренней политике, оказывало прямое и косвенное влияние на мировую политику. Так, те партии, которые Гитлер запретил или принудил к самороспуску, в той или иной форме продолжали развиваться в остальной Европе, и было бы странным, если бы эта солидарность никак не ощущалась в самой Германии. Ведь некоторые из немецких партий в своих исторически обусловленных модификациях продолжали жить даже на территориях с немецко-говорящим населением. Их центр находился в Австрии и области Саар. Социал-демократия развивалась также в Чехословакии и вопреки правлению национал-социалистов – даже в Данциге. Русские меньшевики внесли существенный вклад в то, что социал-демократические партии Европы после 1918 года заняли антибольшевистскую позицию. Как же эмигрировавшие в Прагу руководящие органы социал-демократической партии Германии могли остаться безучастными и не оказывать соответствующего влияния на другие партии Социалистического Рабочего Интернационала? Но еще сильнее, чем в случае партий, эта солидарность ощущалась и влияла на мировую политику в случае церквей и конфессий.
Здесь, правда, была сильнее выражена та амбивалентность, которая была характерна также и для некоторых партий. Христианско-социальная партия Австрии, как и НСНРП, была противником социал-демократии и находилась в дружественных отношениях с Муссолини, что было в интересах Гитлера. Как для католической, так и для евангелической церкви национализм, с одной стороны, был угрозой, а с другой, отвечал их чаяниям.
Католическая церковь поначалу была более восприимчивой к угрозе, содержащейся в 24 статье партийной программы, которая связывала "позитивное христианство" партии с "чувством нравственности и морали германской расы". Тем самым ставились под вопрос абсолютность и универсальность церковного учения, и лишь логичным было то, что вплоть до 1933 года церковь запрещала своим верующим вступать в ряды членов НСНРП. С другой стороны, имелись веские основания для симпатий со стороны церкви по отношению к национальному подъему, и эти запреты были отменены в марте 1933 года, хотя и не без ясно различимой озабоченной тональности. Конкордат от 20 июля 1933 года стал результатом этих противоречивых ощущений: церковь отказалась от политического католицизма, чтобы сохранить прочную правовую позицию для защиты сердцевинной священнической сферы. Для Гитлера, в свою очередь, признание со стороны международной власти Ватикана было большим успехом его мировой политики, который принес ему большее влияние, чем продление германо-советского договора о нейтралитете в мае и парафирование четырехстороннего пакта в июне. Но уже в 1934 и 1935 годах возникло серьезное напряжение, которое в значительной части нашло свое выражение в борьбе церкви против "мифа XX века" Альфреда Ро-зенберга и "нового язычества". Однако все-таки всегда сохранялся известный момент сродства на базе любви к отечеству и антикоммунизма, что проявилось не только в ходе референдума жителей Саара в январе 1935 года, но и в многочисленных проповедях, которые клеймили советские концентрационные лагеря, хотя при этом всегда подразумевались также и немецкие.
В рядах протестантов как сродство, так и противоречия с национал-социализмом были выражены иначе. Протестанты были более открытыми по отношению к современным духовным тенденциям, чем католики, а значит, – и к националистическо-народным идеям. Однако, с другой стороны, они были гораздо более близки к Ветхому Завету. Так, тенденции обновления, остававшиеся маргинальными в католической церкви, в облике
