Россия: страна, которая хочет быть другой. Двадцать пять лет – взгляд изнутри - Хайс Кесслер
В политическом плане Россия за это время утратила многие свободы. Свобода прессы и свобода слова ограничены, оппозиция подавлена, а гражданское общество связано по рукам и ногам. Организации и частные лица, получающие финансирование из-за рубежа и критикующие власти, признаются «иностранными агентами». На тех, кто не вписывается во все более жесткие рамки, государство обрушивает всю свою репрессивную мощь: их ограничивают, изолируют, а иногда и угрожают физической расправой. Самый известный пример – Навальный[60]. Отношение государства к своим гражданам ужесточилось, стало более безжалостным. В особенности это очевидно, если сравнивать с ситуацией в 1990-х годах или даже с позднесоветским периодом. Можно ли считать, что произволом и жестокостью власть компенсирует свою неспособность к системному контролю над обществом?
Поразительно, что одновременно с этим возросла личная свобода. Россия, которую я увидел в 1991 году, была нетерпимым обществом, резко осуждающим поведение, внешний вид и образ жизни – все, что не вписывалось в тесные рамки советской морали и приличий, столь удушливые для моих новых молодых друзей. В этом смысле за последние тридцать лет произошла полная культурная революция. Россия превратилась в плюралистическое общество с колоссальным разнообразием стилей жизни, субкультур и форм самовыражения. Рост благосостояния был одним из основных факторов, способствующих увеличению личной свободы. То, что эта свобода не абсолютная, но ограничена как в политической, так и в социальной сферах, не отменяет факта существенных завоеваний за эти тридцать лет. В том числе и потому, что, благодаря новым личным свободам, людям стало легче мириться с отсутствием свободы политической.
Россия еще и повзрослела, стала более мудрой и опытной, с одной стороны, благодаря окончанию семидесятилетней изоляции, прекращению опеки государства над гражданами, столь характерной для советского периода; с другой стороны – в результате разочарования в демократизации 1990-х годов, повсеместной коррупции, ограничения свобод, приобретенных за последние пятнадцать лет, и тотальной неспособности массовых протестов 2011 года хоть что-то изменить в системе. Контакт с внешним миром, возможность путешествовать и учиться, работать или жить за рубежом делали людей свободными, но порождали также и определенную переоценку собственной идентичности, которая шла рука об руку с новым видом патриотизма.
Знакомство с миром и разочарование вылились также в цинизм. Общество постправды стало реальностью в России гораздо раньше, чем на Западе. Ограничение свободы СМИ, переплетение экономической и политической властей и шквал рекламы, пиара и черного пиара убедили россиян, что все вокруг – манипуляции, а объективной информации не существует ни в России, ни за ее пределами. В этом смысле Россия первой столкнулась с тем, что потом стало общим местом в мировой практике.
Стала ли Россия более «нормальной» страной, на что так горячо надеялись в 1991 году? С точки зрения благосостояния и личной свободы это, безусловно, так, хотя в то время вряд ли кто-то мог себе представить нынешний колоссальный уровень социального неравенства. Но в плане политического и социального развития Россия для многих ее граждан по-прежнему остается страной, которая должна стать «другой» – более справедливой, демократичной и полной надежд. В то же время для патриотов «другая Россия» – это решительное, уверенное и сильное государство, такое, чтобы его позицию в мире признавали и уважали. Прошло тридцать лет после распада Советского Союза, но Россия по-прежнему мало кого из своих граждан по-настоящему устраивает.
Параллельно с изменениями в самой России в ходе этих двадцати пяти лет, которые я провел в стане, менялась и моя позиция. Если вначале я был экзотическим видом фауны, к которому люди относились не только с большим любопытством, но и с некоторой осмотрительностью, то в последующие годы я стал желанным представителем того зарубежного мира, с которым им было приятно работать.
Я обосновался в Москве в 2002 году для ведения научно-исследовательских проектов, которые финансировались Нидерландами и Россией в рамках соглашения о научном сотрудничестве между двумя странами. В то время в России активно поддерживались международные научные контакты, разрабатывались совместные исследовательские проекты, запрашивались гранты, организовывались международные конференции. Российские университеты были заинтересованы в таком сотрудничестве: они получали финансирование, доступ к обмену новыми научными знаниями и зарабатывали на этом очки.
Когда я покидал Москву в 2016 году, ситуация уже была совсем иной. Хотя между российскими и зарубежными учеными по-прежнему существует интенсивное взаимодействие на личной основе, официальные соглашения о научном сотрудничестве и совместные заявки на гранты ушли в прошлое. С одной стороны, это потому, что наука и образование сейчас лучше финансируются российскими властями, а значит, потребность в дополнительных средствах меньше. С другой стороны, отношения России с зарубежными странами ухудшились до такой степени, что международное сотрудничество в институциональной форме уже не является преимуществом для российских вузов. С тех пор как организации и частные лица, получающие финансирование из-за рубежа, могут быть объявлены иностранными агентами и подвергаться из-за этого бесконечным проверкам и утомительной регистрации деятельности, люди стали избегать официальных связей с иностранными партнерами.
Интересно, что я никогда не замечал на себе изменений в отношениях к иностранцам. Не приемля никакой формы коллективной ответственности, россияне рассматривают любую напряженность между Россией и внешним миром как нечто, существующее на уровне власти, а значит, как нечто, что никак нельзя изменить, но за что вы сами не отвечаете и не возлагаете личной ответственности на других. И по сей день я всегда чувствую себя желанным гостем в России, причем не только среди друзей и знакомых.
Это принципиальное неприятие коллективной ответственности – то, что сформировало меня и что является той максимой, которую я вынес из своей жизни в России. Когда вы ничего не можете изменить в системе, главным становится ваша личная ответственность. Системные решения и коллективная ответственность – это известные постулаты, но в конечном счете решающим фактором оказывается человек со своим индивидуальным выбором. В этом отношении Россия, возможно, в гораздо большей степени, чем мы, на Западе, является в нынешнем мире «нормальной» страной.
Об авторе
Хайс Кесслер (р. 1969) – ведущий научный сотрудник Международного института социальной истории (IISG), Амстердам, Нидерланды. Специалист по социальной и экономической истории России и СССР, автор многочисленных научных публикаций. Выпускник Свободного университета (Амстердам) и
