Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

велось антибольшевистской борьбы с деспотической системой Сталина за свободу и человеческое достоинство, хотя множество людей – русских, украинцев и даже немцев – были к этой борьбе готовы; так получилось, что борьба – в конечном счете – велась лишь за завоевания и истребление, и у этой борьбы как таковой не было никакой идеологии, поскольку в дальнейшем речь могла идти лишь о беспросветной борьбе за превосходство своего народа и о безграничном национальном эгоизме. Ведь если какая-нибудь нация объявляет себя "высшей" и желает очистить землю от всех "неполноценных", в том числе – и от душевнобольных, главным образом, ради того, чтобы осуществить якобы естественное господство над другими и в то же время поправить свои финансовые дела, то это не идеология, – и эта нация не должна удивляться тому, если в конечном счете она настраивает все остальные нации против себя и даже теряет немногочисленных друзей, которые у нее еще были благодаря высказываниям и целям иного рода.

И наоборот, так называемое окончательное решение еврейского вопроса как будто бы представляет собой в высшей степени идеологически обусловленное действие, потому что Гитлер и Геббельс многократно и вроде бы со всей субъективной убежденностью заявляли, что оказывают "услугу человечеству", устраняя "еврейскую опасность" или "прокалывая еврейский нарыв". В действительности, здесь связь с антибольшевизмом усмотреть куда легче, нежели в случае с политикой жизненного пространства, однако, с другой стороны, неоспоримо, что национал-социалистский антисемитизм являлся чрезвычайным сужением и заострением антибольшевизма, и тем более – антимарксимзма, поскольку характер интерпретации ему был присущ больше, чем характер опыта. 12 Поэтому антисемитизм можно назвать всего лишь особой разновидностью антибольшевизма, и даже не все национал-социалисты усвоили его с одинаковой решимостью. Несмотря на это, он, несомненно, был обращен не только к германской нации, и поэтому его следует называть идеологией. Но и такая характеристика подлежит подробной квалификации (что будет еще продемонстрировано).

Можно предположить, что реализация окончательного решения началась с акции бойкота, происшедшей 1 апреля 1933 г., и, разумеется, можно рассмотреть предположение о том, что "Закон об устранении потомства, больного наследственными болезнями", послужил первым предвосхищением политики геноцида.

Но хотя невозможно опровергнуть того, что уже в совсем ранних высказываниях Гитлера встречаются намеки на призыв к физическому уничтожению евреев13, отсюда невозможно сделать вывод, что Гитлер руководствовался здесь твердым планом, начиная с 1933 или даже с 1923 г. И политику в отношении евреев Гитлер проводил не в одиночестве, хотя, разумеется, эта политика, как и всякая политика, зависела от массы внешних обстоятельств. Старания отдельных авторов сконструировать нечто вроде единого "процесса истребления" страдают от нехватки дифференциации.,4 Скорее, уместным является проводить различие между разными фазами и моментами, которые поначалу еще не подпадают под понятие геноцида и в конечном счете выходят за его рамки и по методу, и по намерению, и по отсутствию целенаправленной полноты истребления.

Первая фаза продолжалась до 1941 года, и ее можно назвать фазой дискриминации. Основная ее цель состояла в том, чтобы охарактеризовать евреев как народ, а не как вероисповедание. Эта тенденция не была специфически национал-социалистской, но имела распространение и среди самих евреев, и в конце концов способствовала выработке еврейского самопонимания, которое не могло удовлетвориться тем, что статус тысячелетней общины сводится всего лишь к одному из вероисповеданий в рамках религиозно нейтрального государства. Потому-то сионисты и были самыми подлинными евреями, а их стремление к созданию еврейского государства ни в коей мере не проистекало из одного лишь желания из-

бежать антисемитских нападок. Поэтому борьба сионистов против "ассимилянтов" была борьбой за самоутверждение попавшего в опасность своеобразия, – тогда как образованная еврейская буржуазия, как правило, приветствовала утрату собственной традиционной этничности, однако льстила себя надеждой, что в современном мире ей удастся запечатлеть некоторые из основных черт еврейского этоса. Так, уже во втором десятилетии XX века сыновья и дочери образованной еврейской буржуазии, ставшие сионистами или, напротив, социалистами и коммунистами, будучи крайними политическими флангами, находились в состоянии непримиримой вражды, – и Альфред Розенберг в своем сочинении 1921 г. "Сионизм, враждебный государству", высказал догадку, что тут речь идет о рафинированном взаимодействии с целью достижения евреями мирового господства. На практике же национал-социализм оказывался целиком и полностью на стороне сионистов, и по Гааварскому договору 1935 г. Германия способствовала еврейской колонизации Палестины больше, чем какое-нибудь другое государство. Но все-таки более позднее утверждение Адольфа Эйхмана о том, что эсэсовцы и сионисты по своим целям были "братьями"15, представляет собой грубое искажение фактов. Ибо у национал-социалистов речь никогда не шла о дискриминации в нейтральном смысле слова, т. е. об отделении или разделении, но дискриминация понималась в негативном смысле как пренебрежительное оттеснение и "отбраковка". И это прояснилось уже в Нюрнбергских законах, где сексуальный контакт между евреями и немцами образовывал состав преступления, тогда как на сексуальный контакт всех остальных неграждан Германии с немцами не налагалось особых ограничений. Стало быть, уже между 1933 и 1935 годами происходил, так сказать, ментальный геноцид, предвосхищавший тот, что Эрих Кох устроил на Украине, правда, с тем важнейшим отличием, что в основе его лежала эмоция не презрения, а страха (заражения, отравления или морального разложения). В качестве третьего момента сюда добавлялся мотив экспроприации материально привилегированного меньшинства, или, выражаясь языком национал-социалистов, мотив изъятия немецкого народного добра, присвоенного паразитами, и потому дискриминация евреев была той формой классовой борьбы и классовой экспроприации, которая оказалось достаточной для того, чтобы утолить стародавнюю злобную зависть, – но которая оказалась достаточно ограниченной, и потому вызвала вполне преодолимое сопротивление; это был отсутствующий, но в европейских условиях единственно возможный модус экспроприации буржуазии. Сразу после начала войны на короткое время план, способствующий переселению евреев в Палестину, был заменен планом переселения евреев на Мадагаскар, но развитие событий вскоре сделало его нереалистичным.

В конце 1941 г. в качестве второй фазы последовала депортация немецких евреев, а затем – и евреев из многих европейских стран на Восток. Здесь тоже уместно проводить различия. И решающий предварительный вопрос – можно ли охарактеризовать евреев как группу, ведущую военные действия, т. е. как непримиримо враждебную группу. На вопрос этот для значительной части немецких евреев следует ответить безусловно отрицательно – во всяком случае, до ноябрьского погрома 1938 г. Никоим образом не только среди участников Первой мировой войны, хотя больше всего среди них, – немецкие евреи, несмотря на Нюрнбергские законы, ощущали себя гражданами Германии; и с той же уверенностью, с какой от немецких евреев невозможно было ожидать, что они станут сторонниками и почитателями Адольфа Гитлера, о них можно было сказать,