Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - Сергей Иванович Чупринин
Однако пошли читательские письма – и в редакцию, и автору по месту учебы. Пошли диспуты в школах, вузах и на предприятиях. Так нерадивый и легкомысленный студентик Литературного института, – рассказывает Василий Аксенов, – в одночасье стал первым знаменитейшим писателем нашего поколения. Такого в советской литературе не случалось уже несколько десятилетий, с тех пор как «золотые двадцатые» сменились «чугунными тридцатыми». <…> Влюбленный неудачник впервые потеснил плечом розовощеких роботов комсомольского энтузиазма, и это произошло на страницах той самой ранней «Юности»[183].
Еще почти год прошел, тем не менее, пока в журнале не появилось «Продолжение легенды», написанное 28-летним литинститутским третьекурсником Анатолием Кузнецовым (1957, № 7). И оно-то, – вспоминает Гладилин, – «получило очень широкий общественный резонанс», собрало необыкновенное количество положительных рецензий. Потому что наконец советская власть получила то, что она хотела получить от писателей нашего поколения. Она получила рассказ о стройках коммунизма, о том, как молодой человек приехал на эти стройки и как ему сначала было трудно, а потом он добился трудовых успехов. Это было то, что надо. Причем, повторяю, написал это не какой-то старпер, который с трудом нашел бы на карте, где эта Братская ГЭС, или Ангарская ГЭС, или еще… Толя Кузнецов писал от лица участника событий, он знал материал, сам работал на стройке[184].
И действительно, «Продолжение легенды» выходит пятью изданиями, полумиллионным тиражом печатается в «Роман-газете» (1958), по всей стране обсуждается на комсомольских собраниях, переводится на разные языки, О. Ефремов и М. Микаэлян ставят инсценировку повести в «Современнике» (1958), автора принимают в Союз писателей (1959). И всё к славе, даже пиратское издание повести на французском языке, от которого Кузнецов тут же с гневом отрекается: мол, находится хитроумный негодяй, который берет книгу, изымает из нее целые главы, переводит так ловко, что отдельные места акцентируются, а другие «скромно вуалируются», пишет безобразное, лживое предисловие, снабжает книгу обложкой с изображением красной звезды за колючей проволокой, изобретает соответственное название «Звезда в тумане», об авторе утверждает, что он ищет бога, не зная его, – и призывает автора поклоняться не красной, а… вифлеемской звезде! <…> Меня возмущает, что мое имя стоит на обложке этой стряпни[185].
Успех автора? Конечно, но и журнала. А еще через два года в редакцию свои первые рассказы «Наша Вера Ивановна» и «Асфальтовые дороги» прислал 26-летний врач Василий Аксенов. Эта публикация (1959, № 7), строго говоря, не была его дебютом, но бравурного стихотворения «Навстречу труду», опубликованного еще 24 декабря 1952 года под рубрикой «Литературное творчество студентов» в газете «Комсомолец Татарии», никто не заметил. Пробы пера в прозе тоже пока не слишком впечатляли, однако ведавший в редакции письмами Изидор Винокуров все-таки вытащил их из самотека[186]. И, – гласит легенда, – при обсуждении в редакции ранних аксеновских рассказов Катаев будто бы сказал:
Он станет настоящим писателем. Замечательным. Дальше читать не буду. Мне ясно. Он – писатель, умеет видеть, умеет блестяще выражать увиденное. Перечитайте одну эту фразу, она говорит о многом: «Стоячая вода канала похожа на запыленную крышку рояля».
И, как показали «Коллеги» (1960, № 6–7), Катаев[187] не ошибся. Автор, что называется, проснулся знаменитым. По его повести устраивались читательские конференции и писались школьные сочинения. Феликс Кузнецов, критик уже маститый, но тогда либеральный, заявил, что «первая повесть двадцатисемилетнего врача поможет многим юным занять свое место в атаке» (Литературная газета, 14 июля 1960). На «Мосфильме» полным ходом шли съемки одноименного фильма с В. Ливановым, В. Лановым и О. Анофриевым (1962) в главных ролях. Аксенова, по рекомендации Юрия Бондарева, тоже еще либерального, приняли в Союз писателей, избрали чуть позже депутатом районного Совета, ввели (вместе с Евгением Евтушенко) в редколлегию «Юности».
А о самой «Юности», о ее стихах и прозе стали спорить еще пуще. У «Юности» появились убежденные враги, оценивавшие журнал как «юное распутное создание, матерое в цинизме, в изгаживании всего, что связано с традициями, моралью, культурой нашего народа, с историей страны»[188]. Зато появились и преданные друзья: свежие номера «Юности» зачитывали до дыр, передавали из рук в руки, так что, – по позднейшей оценке Анатолия Рыбакова, – «журнал сыграл свою роль в том рывке, который сделала литература в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов»[189].
И жизнь тоже сделала рывок, так что возникла легенда, и как ее теоретическое обоснование была прочтена статья «Шестидесятники» Станислава Рассадина (1960, № 12), заведовавшего тогда в редакции отделом критики.
Авторство термина, который людям Оттепели напомнил о революционном возбуждении столетней давности, Рассадину, собственно говоря, не принадлежало.
Уже в 1955-м, – отмечает Ирина Каспэ, – за пять лет и до статьи Рассадина, и до начала собственно шестидесятых – Руфь Зернова, постоянный автор рубрики «Разговор по душам», пишет очерк[190], персонажи которого, старшеклассники, вдруг начинают переживать свою специфическую причастность временам Некрасова, Добролюбова и Чернышевского: «Мы тоже будем шестидесятниками! Нам в шестидесятом исполнится 20 лет, мы начнем работать и про нас потом скажут: люди шестидесятых годов. И с нас спросится… очень много спросится…»[191]
К тому же, по сообщению Михаила Золотоносова, и сам Рассадин (под легко расшифровывающимся псевдонимом Станислав Борисов) впервые упомянул о «шестидесятниках» в журнальном обозрении «Сверстники» (Литературная газета. 1960. 11 июня).
Однако у слов своя судьба. И, – рассказывает Рассадин, – когда в декабре 1960-го, то есть как раз накануне наступления самих по себе шестидесятых годов, в журнале «Юность» появилась моя статья «Шестидесятники», то она не только дала невзначай имя явлению, хвалимому и – чаще – хулимому, но и вызвала раздраженную реакцию официоза. Основным обвинением было: да он же противопоставляет детей отцам![192]
В редакции журнала своих звездных питомцев обожали. Как рассказывает Ольга Семенова, в «Юности», в кабинете у Мэри Озеровой[193], в начале 60-х годов на стене был нарисован барельеф, наподобие барельефа казненных декабристов – «создатели» прозы журнала: первым был Гладилин, он раньше всех опубликовал «Хронику времен», затем Анатолий Кузнецов, автор «Продолжения легенды», позднее он работал на «Свободе» и погиб в Лондоне, затем шел Василий Аксенов – «Коллеги», потом отец <Юлиан Семенов> – написанная им в 1961 году повесть «При исполнении служебных обязанностей» была первым откровенно антисталинским произведением, затем шли Булат Окуджава и Борис Балтер…[194]
Но и они – «нигилисты», «дети XX съезда», четвертое, по официальному счету, поколение[195] – к своему «Валюну» относились едва не коленопреклоненно. Шумные застолья у редакционного самовара, редкие, но тем более запоминающиеся прогулки по переделкинским тропам…
Я не знал ни одного другого главного
