Дальнее чтение - Франко Моретти

father), жесткая женщина (A hard woman) – та же грамматика, тот же диссонанс между прилагательным и существительным, почему же артикли отличаются? Что такого делают артикли, что им нужно быть разными? Статья Харальда Вайнриха предлагает ответ: для Вайнриха начальной точкой для понимания лингвистических категорий всегда является текст, и «поскольку текст всегда линеен, внимание слушающего/читающего может быть направлено в двух основных направлениях» – назад или вперед. Назад, в сторону того, что мы уже знаем из текста, и вперед – в сторону того, что мы не знаем[249]. Самый простой способ направить зрительское внимание – это артикли. Определенный артикль представляет существительное как нечто уже знакомое нам (таким образом, направляя читателя назад), а неопределенный предполагает обратное: «Осторожно, с этим ты еще не сталкивался». Когда волк впервые появляется в «Красной шапочке» – это “a wolf”, после этого он до конца будет “the wolf”. Итак – «Девушка из Гиртона», «Жесткая женщина», «Жена шута», «Семейный эксперимент», «Дочь нашего времени», «Парный брак» (A Girton Girl, A Hard Woman, A Mummer’s Wife, A Domestic Experiment, A Daughter of Today, A Semi-detached Marriage); артикль в этих случаях «сообщает», что мы встречаем все эти явления впервые. Мы думаем, что мы знаем о дочерях и женах, но на самом деле мы не знаем, мы должны понять их заново. Артикль представляет роман в качестве вызова общепринятым знаниям. С другой стороны, мы имеем дело с демократами, парижанами, неверными отцами (the democrat, the parisian, the infidel father)… мы знаем этих людей! Антиякобинские заглавия не хотят изменить общепринятые идеи, они хотят использовать их: Французская революция увеличила число твоих врагов – остерегайся.

Рис. 18. Роль артиклей в качестве сигналов жанра

Рис. 19. Удачливая формула «the x of y»

Это скромный пример того, чего может достичь количественная стилистика: возьмите языковые единицы, частотные настолько, что мы почти их не замечаем, и покажите, насколько значительно они содействуют образованию смыслов[250]. В этом смысл и моего последнего примера – формулы, которая на первый взгляд выглядит крайне скучной: The Duchess of York, The Novice of Corpus Domini, The Heir of Montgomery Castle («Графиня Йоркская», «Послушник церкви Божьего тела», «Наследник замка Монтгомери»). Будем ее называть «the Х of Y». Как показано на рис. 19, эта формула всегда была довольно частой в заглавиях, никогда не опускаясь ниже 10 % от общего числа, однако около 1800-х гг. ее частотность возрастает. Если мы рассмотрим эти десятилетия внимательнее, то обнаружим, что этот всплеск не проявляется равномерно повсюду, а практически полностью концентрируется в одном жанре – готическом романе. Здесь формула «the X of Y» появляется в 3 раза чаще, чем в остальном корпусе (рис. 20), – это слишком много для простой случайности, особенно если учесть, что нечто подобное встречается внутри самого готического романа – все мы знаем, что слово «замок» было ключевым в представлении жанра, начиная с «Замка Отранто». Что ж, в заглавиях готических романов формула «the X of Y» встречается в 3 раза чаще, чем слово «замок».

Рис. 20. Распределение формулы «the x of y», 1791-1820

Но почему? Замки в готических заглавиях имеют смысл, но «the X of Y»? Здесь помогает семантика: если мы посмотрим на Х в формуле, то увидим, что «роман» (romance) появляется в 7 % случаях (The Romance of the Pyrenees), группа жанровых индикаторов вроде «тайны», «ужасы», «секреты», «приключения» (mysteries, horrors, secrets, adventures) в 13 % (The Horrors of Oakendale Abbey), имена собственные в 34 % (Emmeline, or the Orphan of the Castle) и существительные, обозначающие пространство, – в 41 % от общего количества (рис. 21): от «Замка Отранто» 1764 г. до «Шахт Велички» (The Mines of Wielitzka) и «Скалы Глоцден» (The Rock of Glotzden) полвека спустя. Итак, три четверти случаев «the X of Y» задают такой X, который является либо человеком, либо пространством. И если мы перейдем от субъекта формулы к его предикату – от Х к Y, то мы найдем нечто настолько поразительное, что мне даже не нужен график, чтобы это выделить: The Romance of the Pyrenees, The Horrors of Oakendale Abbey, The Orphan of the Castle, The Castle of Otranto, The Mines of Wielitzka, The Rock of Glotzden («Пиринейский роман», «Ужасы окендельского аббатства», «Сирота в замке», «Замок Отранто», «Шахты Велички», «Скала Глоцден»)… В 82 % случаев Y является пространством: человек, определяемый через пространство, или чаще пространство, определяемое через другое пространство. «Замок Отранто» – пространственное существительное, определяемое названием места.

Рис. 21. «Х» в формуле «the Х of Y»

Заглавия готических романов содержат множество интригующих черт (это жанр, который открыл, что читателям нравятся злодеи, и без зазрения совести выставил их напоказ в названиях), но пространство действительно является краеугольным камнем жанровой конвенции: названия мест встречаются намного чаще, чем имена людей. Пространственные существительные вроде замка, аббатства, леса, пещеры и т. п. появляются в 50 % случаев – кроме того, существуют и другие географические сигналы, как в случае «Сицилианского романа» (Sicilian Romance) или «Датской резни» (The Danish Massacre). Нет ничего более типичного для готических заглавий, чем эта одержимость пространством. Конечно же, это справедливо не только для заглавий, но и для самих готических романов, в которых пространство является темным, запутанным как лабиринт, холодным, оно заточает, пугает, убивает… «The X of Y» берет эту силу пространства и активирует одновременно на двух уровнях – человеческом и географическом. «Замок Отранто»: есть здание, есть город, они оба готические. Если выберешься из замка, то все равно окажешься в Южной Италии. Выхода нет.

«Литература есть только фрагмент фрагмента, – писал пожилой Гете в великом и грустном романе «Годы странствий Вильгельма Мейстера», – записывается ничтожная доля того, что произошло и было сказано, сохраняется ничтожная доля записанного»[251]. «История, из которой у нас имеется только один последний том, – писал Дарвин в «Происхождении видов. – От этого тома сохранилась лишь в некоторых местах краткая глава, и на каждой странице только местами уцелело по нескольку строчек»[252]. Между историей природы и историей культуры, конечно же, существуют различия – «ископаемые» литературной эволюции обычно не исчезают, а тщательно сохраняются в некоей великой библиотеке, как 7 тысяч романов, чьи заглавия я здесь рассматривал. Однако с точки зрения целей нашего знания, они все равно что рассыпались в прах, поскольку мы никогда всерьез не пытались читать том прошлого литературы целиком. Изучение этих заглавий