Дальнее чтение - Франко Моретти
«Роман менее других жанров <…> нуждается в комментарии», – пишет Уотт в «Подъеме романа»[218], и относительно Европы он прав. Но китайские романы в нем нуждались, потому что рассматривались в качестве искусства. Начиная, по крайней мере, с «Цзинь пин мэй», то есть примерно с 1600 г., «китайские романы прошли через <…> длительную эстетическую трансформацию, – пишет Мин Дун Гу, – осознанно подражали и конкурировали с господствующими литературными жанрами <…> поэтизировались»[219]. Мы должны искать недостатки, уводившие европейские роман с китайского пути… и вот один из них: эстетическая трансформация случилась с европейским романом в конце XIX в., с запозданием почти в 300 лет[220].
Почему?
V
По мнению Померанца, одной из причин великого расхождения стало то, что в Европе XVIII в. «колесо моды крутилось быстрее»[221], способствуя потреблению и экономике в целом, тогда как в Китае после укрепления династии Цин потребление, этот «двигатель изменений», было приостановлено на более чем сто лет и поэтому не привело к «потребительской революции», описанной Маккендриком, Бруером и Пламбом. Революция – это громкое слово, и многие ставили под сомнение объем потребления до середины XIX в.; тем не менее никто не сомневается, что «ненужные вещи» – если воспользоваться китайским выражением – в XVIII в. стали более многочисленными, начиная с отделки интерьера и заканчивая зеркалами, часами, фарфором, столовым серебром, драгоценностями, а также концертами, поездками и книгами. «При обсуждении досуга, – пишет Пламб, – было бы неправильно не поставить на передний план культурные интересы»[222]. Итак, как же сказалось «рождение общества потребления» на европейском романе?
В первую очередь, это был огромный количественный скачок. В промежутке между первым и последним десятилетиями века число изданных произведений во Франции увеличилось в 7 раз (притом, что в 1790-е французам было чем заняться и помимо написания романов); в Британии – в 14 раз; а на землях Германии – примерно в 30 раз. Кроме того, к концу XVIII в. тиражи стали несколько больше, особенно в случае репринтов; многие романы, не внесенные в стандартные библиографии, публиковались в журналах (и некоторые из них имели очень большую аудиторию); укрепление семейных связей способствовало чтению дома вслух (подготавливая почву для появления профессии Томаса Баудлера [Thomas Bowdler][223]); наконец, что важнее всего, распространение библиотек с выдачей книг на дом сделало оборот романов намного более эффективным и в конечном счете привело писателей и издателей к трехтомному роману, который можно было выдавать сразу трем читателям библиотеки. Эффект этих разрозненных факторов трудно подсчитать, однако если все они сообща увеличили оборот романов в 2–3 раза (по скромным подсчетам), то присутствие романов в Западной Европе должно было возрасти в 30–60 раз на протяжении XVIII в. По мнению Маккендрика, тот факт, что потребление чая за сто лет выросло в 15 раз, является историей успеха потребительской революции. Потребление романов выросло больше потребления чая.
Почему? Обычный ответ: потому что увеличилось количество читателей. Однако нынешний консенсус (ненадежный, как и все, что касается грамотности, однако остающийся неизменным последние несколько десятилетий) состоит в том, что между 1700 и 1800 г. количество читателей удвоилось; во Франции – немного меньше, в Англии – немного больше, но это потолок. Их количество удвоилось, оно не увеличилось в 50 раз. Однако они читали иначе. «Экстенсивное» чтение – так его назвал Рольф Энгельсинг: люди читали намного больше, чем прежде, жадно, временами страстно, но в то же время поверхностно, быстро, иногда допуская ошибки; это отличалось от «интенсивного» чтения и перечитывания одних и тех же немногих книг – как правило, религиозных, – которое было принято раньше[224]. Утверждение Энгельсинга много критиковали, но если романы множатся существенно быстрее, чем читатели, а читатели ведут себя так, как знаменитый Джон Латимер из Уорика, который с середины января до середины февраля 1771 г. брал из библиотеки по книге в день[225] то трудно себе представить, как весь этот процесс мог развиваться без значительного роста… того, что можно назвать отсутствием концентрации (distraction).
Назовем это так, потому что экстенсивное чтение очень похоже на раннюю версию «восприятия, не требующего концентрации», описанного в конце «Произведения искусства в эпоху его технической воспроизводимости», хотя Энгельсинг ни разу не упоминает Беньямина. Отсутствие концентрации в этом эссе это Zerstreuung – одновременно «рассеянность» и «развлечение»: прекрасная смесь для чтения романов – и Беньямин считает, что это отношение, которое возникает в «переломные исторические эпохи», когда «задачи», встающие перед «человеческим восприятием», настолько огромны, что «не могут быть решены» с помощью концентрации внимания[226]: и отсутствие концентрации возникает в качестве наилучшего способа справиться с этой новой ситуацией – успевать за «быстро вращающимися колесами моды», так радикально расширившими рынок романов[227].
Что означало возникновение общества потребления для европейского романа? Больше романов и меньше внимания. Не романов Генри Джеймса, а бульварных романов, задающих тон для нового типа чтения. Ян Фергюс, знающий о публичных библиотеках больше, чем кто-либо другой, называет это «бессистемным» чтением: когда берется для чтения второй том «Путешествий Гулливера» вместо первого, или четвертый том пятитомного «Знатного простака» [The Fool of Quality]. При этом Фергюс говорит о «поступках читателей, их выборе»[228], однако, честно говоря, выбор здесь заключается в отказе от последовательности, чтобы иметь постоянный доступ к тому, что предлагает рынок. Оставить телевизор включенным на весь день, поглядывая на него время от времени, – это не поступок.
VI
Почему в XVIII в. не было подъема китайского романа и не было эстетической трансформации в Европе? Ответы на эти вопросы являются отражением друг друга: серьезный подход к роману как эстетическому объекту замедлил потребление, тогда как ускорившийся рынок романов мешал сосредоточиться на эстетике. «Читая первую главу, хороший читатель уже заглядывает в последнюю, – утверждает комментарий к «Цзинь пин мэй» (в котором 2 тысячи страниц), – читая последнюю главу, он вспоминает первую»[229]. Именно так выглядит интенсивное чтение: единственное настоящее чтение – это перечитывание, или даже «серия перечитываний», как,
