Дальнее чтение - Франко Моретти

Прошу, молю, скажи мне честно,

Не скрой, когда тебе известно,

Где приключение найти?»

«Нет, я не ведаю пути

В страну, где приключенья эти.

С тех пор, как я живу на свете,

Я не слыхал подобных слов»[212].

Удивительный ответ; всего несколькими годами ранее в chanson de geste суть рыцарского поведения была понятна каждому, а теперь уже нет. Рыцарская этика стала «абсолютной <…> в смысле идеального совершенства и бесцельности для практически-земных отношений», – пишет Ауэрбах в «Мимесисе»: она «перестала выполнять политическую функцию, она уже не служит практической действительности». И тем не менее, продолжает он, эта нереалистичная этика «претендовала на реальную значимость в реальном земном мире» западной культуры, сохраняя ее на протяжении последующих столетий[213]. Как такое возможно?

С точки зрения Кёлера, причина заключалась в том, что приключения стали «стилизованными и морализаторскими» в более широком смысле «христианского искупления воина», который был создан крестовыми походами и сублимирован в Граале[214]. И по-видимому, это так и есть, что, в свою очередь, создает проблему: как так вышло, что эти грубые феодальные представления о приключениях не просто сохранились в буржуазную эпоху, но также породили большинство ее массовых жанров?

III

Прежде чем я попытаюсь ответить – несколько мыслей, касающихся третьего вопроса, о сравнении Европы и Китая. До середины, а то и до конца XIX в. восточноазиатские и западноевропейские романы развивались независимо друг от друга; и это замечательно, потому что напоминает эксперимент, проведенный для нас историей: одна форма в двух… лабораториях – идеальный случай для сравнительной морфологии, поскольку позволяет увидеть в формальных признаках не данность, как мы привыкли, а совокупность выборов: выборов, которые в результате приводят к альтернативным структурам. Начнем, например, с того, как часто протагонистами китайских романов выступают не индивиды, а группы: семья в «Цзинь пин мэй», «Записках о камне» («Сне в красном тереме», как он потом назывался), преступники в «Речных заводях», литераторы в «Неофициальной истории конфуцианцев». Подсказка находится уже в самих названиях – европейские заголовки не могут обойтись без собственных имен, а в китайских нет ни одного; и это не какие-то случайные романы, это четыре из шести «великих шедевров» китайского канона, их названия (и их персонажи) важны.

Итак, группы. Большие; окруженные еще бо́льшими системами персонажей: китайские литературоведы выявили более чем 600 персонажей в «Неофициальной истории конфуцианцев», 800 – в «Речных заводях» и «Цзинь пин мэй», 975 – в «Записках о камне». И поскольку, как правило, это не просто размер (история с тысячей персонажей – это не история с 50 персонажами, но только в 20 раз больше, это другая история), в результате получается структура, которая существенно отличается от тех, что используются в Европе. Можно было бы предположить, что такое большое количество переменных сделает структуру менее предсказуемой, однако чаще происходит обратное: многочисленные попытки увеличить предсказуемость и сделать систему повествования сбалансированной. Приведу пример из «Записок о камне»: после шести или семи сотен страниц двое молодых любовников, Баоюй и Дайюй, в очередной раз ссорятся; Дайюй уходит, а Баоюй, оставшийся один, впадает во что-то наподобие транса; приходит его служанка Сижэнь, однако он ее не замечает и в этом полусне впервые выражает свою любовь к Дайюй; потом он «просыпается», видит Сижэнь, смущается, убегает. И тут можно представить всевозможные пути развития событий: Сижэнь на протяжении некоторого времени спала с Байюем, а поэтому может почувствовать обиду; или же она может помочь Дайюй, передав ей слова Байюя; или же она может предать Дайюй, приняв сторону другой девушки, влюбленной в Байюя… Существует много способов использовать этот эпизод в повествовании (в конце концов, мы ждали этого признания в любви на протяжении 100 страниц); но вместо этого Сижэнь сразу же думает, «как поступить, чтобы помешать скандалу развиться из этих слов». Помешать развитию – вот в чем суть. Сведение нарративности к минимуму. «Записки о камне» часто называют китайскими «Будденброками», и оба эти текста действительно являются историями об упадке великой семьи, однако в «Будденброках» рассказано о 50 годах на 500 страницах, а в «Записках» – о 10 годах на 1 тысяче страниц: и дело не только в ритме (хотя, конечно, это тоже важно), а в соотношении синхронии и диахронии. Для «Записок» характерна «горизонтальная» доминанта, при которой действительно важно не то, что находится «после» некоторого события, как в «устремленной вперед» европейской прозе, а то, что расположено «по сторонам»: все вибрации, растекающиеся по необъятной поверхности нарративной системы, – и все контрвибрации, пытающиеся ее сбалансировать. Выше я указывал на то, что разрушение симметрии дало европейской прозе возможность усилить необратимость; она, конечно, присутствует и в китайских романах, однако они часто пытаются сдерживать ее, и поэтому симметрия восстанавливает свои позиции: главам предшествуют двустишия, четко разделяющие их на две половины; многие важные пассажи выражены в форме, обозначенной удачным выражением «параллельная проза» («Каждый вечер посвящен поискам удовольствия; Каждое утро – возможность для флирта»); композиция состоит из блоков по 10, 20 и даже 50 глав, зеркально отражающих друг друга на протяжении сотен страниц… Это и в самом деле альтернативная традиция.

Альтернативная, но сопоставимая: вплоть до XVIII в. китайские романы, возможно, были более распространенными и более качественными, чем романы любой из европейских стран, за исключением разве что Франции. «У китайцев тысячи <…> романов, и они были у них уже в ту пору, когда наши предки жили в лесах»[215], – говорил Гете Эккерману в 1827 г., в день, когда он придумал понятие Weltliteratur (пока читал китайский роман). Только цифры неправильные: в 1827 г. тысячами романов была наполнена Франция, или Британия, или даже Германия – но не Китай. Почему?

IV

Рассуждая о судьбах ключевых регионов XVIII в., – пишет Кеннет Померанц в «Великом расхождении»,

мы должны делать наши сравнения <…> по-настоящему обоюдными <…> то есть искать недостатки, случайности и преграды, вследствие которых Англия пошла по другому пути, чем тот, который сделал бы ее похожей на дельту Янцзы или Гуджарат, а не только, как обычно, находить препятствия, из-за которых неевропейские регионы не смогли воспроизвести европейский путь, имплицитно воспринимаемый в качестве нормы <…> смотреть на обе стороны сопоставления как на «отклонения» от ожиданий противоположной стороны, вместо того чтобы, как всегда, делать одну из сторон образцом[216].

Подъем романа в Европе как отклонение от китайского пути: как только начинаешь думать таким образом, сразу же бросается в глаза, что в Китае к роману относились намного