Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер
Избавляться от детей требовала стратегия, направленная на выживание членов группы, способных к труду и воспроизводству, и сокращение числа «лишних» едоков[1005]. Её логика воплощена в казахской пословице: «Умрёт у тебя верблюд — отстанешь от каравана, умрёт ребёнок — догонишь караван»[1006]. Но всё же сознательно оставляли детей без всякой надежды на спасение довольно редко[1007]. Большинство родителей, вынужденных расстаться с детьми, отчаянно пытались обеспечить своему потомству хотя бы теоретический шанс на жизнь. Многие надеялись, что детей возьмут к себе люди, находящиеся в лучшем положении. Они подбрасывали грудных младенцев к дверям советских учреждений или совали малышей в руки проезжим[1008]. Кто-то не видел иной возможности, кроме как пожертвовать одними детьми ради других. Казахский литературовед Мекемтас Мырзахметов рассказал в начале 1990-х гг. о самом трагическом событии в своей жизни. Летом 1933 г. его мать перед лицом верной смерти решилась вместе с ним и его сестрой отправиться за помощью к родственникам. По дороге на них напали волки. Звери тоже оголодали, потому что в степи для них давно не осталось добычи. Положение было безвыходным. Погибли бы все, если бы мать не бросила одного из детей на съедение. Она оставила волкам дочь. Для сохранения рода, объясняла она позже, сын нужнее[1009].
Государственные органы с ситуацией не справлялись. Уже в марте 1932 г. администрация города Семипалатинск увидела необходимость открыть три новых детских дома на 400 мест каждый, но средств на это не имела, а в 12 уже существующих учреждениях, переполненных сверх всякой меры, дети голодали[1010]. Инспекции и ревизии казахских детских домов выявляли мрачную картину. Дети везде недоедали, многие страдали заразными болезнями, в помещениях царила грязь и отсутствовали самые элементарные предметы обстановки. Порой ослабевшие воспитанники сидели в собственных экскрементах[1011]. В некоторых учреждениях работники разворовывали продукты и другое имущество, нисколько не заботясь о детях[1012]. В городке Озёрск ответственные лица из 60 тыс. рублей, выделенных на детский дом, использовали по назначению всего 4 тыс. Остальные деньги, несмотря на все усилия следствия, так и не были найдены[1013]. В Павлодаре представители власти свозили всех подобранных в городе детей в пустующий дом и держали там в чудовищных условиях: «Не распространяясь подробно об умирающих и о трупах, найденных во дворе перед домом, в сенях и в самом доме, скажем в общих чертах, что дети, помещённые в этом «приюте»… получают лишь раз в день небольшое количество каши или супа с крошечным куском хлеба, валяются на полу и на печке в грязи и вони, в абсолютной темноте, ходят под себя, плачут, а некоторые уже не в силах плакать, только стонут или хрипят»[1014]. Если куда-нибудь поступала какая-то продовольственная помощь, она чаще всего оказывалась недостаточной или малопригодной для детей. В ряде детских домов воспитанникам любого возраста неделями не давали ничего кроме немолотой ржи, потребление которой приводило к кишечным заболеваниям и уровню смертности свыше 80%[1015].
В некоторых местах власти начали отправлять детей и подростков в деревню, в так называемые детские коммуны. Эти коммуны превращались для их обитателей в смертельную ловушку. В июле 1932 г. инспекторы посетили одну из них — в селе Стеклянском, километрах в двадцати от Семипалатинска, — и перед ними предстало ужасное зрелище. В нескольких полуразвалившихся домах, принадлежавших раньше выселенным «кулакам», жили около 500 детей — из 1200, которые были тут пару недель назад. За истёкшее время остальные умерли или сбежали куда глаза глядят. Все оставшиеся страдали от недоедания, многие — от заболеваний желудочно-кишечного тракта. По мнению единственного здешнего фельдшера, большинство не имело шансов выжить. Помещения тонули в грязи, продукты завозились от случая к случаю. Присутствующий на месте персонал инспекторы сочли профнепригодным, прочие сотрудники находились в Семипалатинске, оставив детей на произвол судьбы[1016].
С точки зрения руководящих товарищей, беспризорные дети-сироты представляли досадную проблему, которую они то и дело энергично призывали устранить. Ответственных работников, которые явно ничего в этом отношении не делали, регулярно ругали. В ноябре 1933 г. секретарь Яны-Курганского райкома на одном совещании жаловался, что в его районе 400 бездомных детей, которые должны содержаться на средства области, а он до сих пор не получил «ни копейки». Поэтому и ещё потому, что предназначенное для них продовольствие «воруют», «смертность этих детей» остаётся высокой[1017]. Но в иерархически организованной системе продовольственного снабжения голодающие сироты стояли на самой нижней ступени[1018]. Будучи в большинстве своём не в состоянии работать, они не могли надеяться на доступ к дефицитным ресурсам. К тому же предназначенные для детских домов фонды с лёгкостью присваивались или пускались на другие цели, так как малолетние воспитанники редко подавали жалобы и опасность разоблачения в данном случае была невелика. Дети и подростки толпами сбегали из детдомов, в которые их засовывали. Они сбивались в преступные банды, сообща охотившиеся за едой. Одиночке такие группы давали опору и определённую защиту[1019].
Исчерпав все резервы, некоторые голодающие преступали последние табу и начинали есть человечье мясо. Известия о подобных случаях быстро разлетались среди населения, повергая людей в ужас. Рассказывали, будто на базарах порой под видом обычного мяса продаётся человечина и особая опасность грозит детям, поскольку их легче поймать и мясо у них нежнее, чем у взрослых[1020]. Такое действительно не раз бывало[1021]. При этом дети по большей части становились жертвами не чужих людей, а своих же родных и знакомых. Иногда даже родители ели части тел собственных умерших детей[1022].
В некоторых местах возникали банды из дошедших до предела отчаяния голодающих, которые нападали на других людей, чтобы убить их и съесть. В разгар голода в ряде районов эти группы стали настолько опасны, что даже многое повидавшие руководители ездили туда в командировки со страхом[1023]. Мансур Гатауллин рассказал об увиденном в одном колхозе близ Караганды в июле 1932 г.: «Выхожу из машины — никого и ничего вокруг, только длинная база для скота стоит. Открываю дверь, а там трупы. Всё огромное помещение — в штабелях трупов… Я
