Культура Древнего Рима. Том I - Е. М. Штаерман
Так решался вопрос о возвращении в мир космической гармонии, высшей свободы. Но решался он за счет отчуждения от человеческого общества и практической деятельности, направленной на «общую пользу» (Asclep., I). Целью представлялось превращение души в героя, демона, затем полное слияние с верховным божественным принципом. И для герметистов, и для гностиков характерно резкое деление людей на избранных, «людей духа», и массу — «людей плоти». Оно шло еще дальше, чем стоическое противопоставление мудрых и добродетельных невежественным и порочным, поскольку стоики, хотя бы в принципе, признавали способность каждого достичь мудрости и добродетели и, кроме того, призывая трудиться «на общую пользу», не исключали из общности людей, мудрости и добродетели не достигших.
Отвращение к материальному миру сказывалось также в развитии пророчеств о гибели мира, описывавшейся со множеством потрясающих воображение ужасов (например, Asclep., II). Стоики также признавали циклы, состоявшие из создания земного мира, его юности, невинности населявших его людей, т. е. золотого века, постепенной порчи мира и людей, заканчивавшейся разложением всех основ и гибелью мира в мировом пожаре, после чего следовало его новое создание, возрождение в первобытном состоянии. Но то была скорее оптимистическая идея, подчеркивавшая не столько ужасы гибели, сколько надежду на обновление[28]. У поздних авторов преобладали картины, запечатлевшие ужасы конца мира.
Идеология поздних платоников, пифагорейцев, герметистов, несмотря на их попытки преодолеть отчуждение, почти во всем противоположна идеологии не только гражданина, но и подданного (за исключением признания божественных нрав монарха), поскольку обязанности подданного нельзя обосновать, исходя из признания порочности всего существующего в этом мире, проповеди ухода от мира, разрыва всех существующих связей, отказа от практической деятельности. В это время переживавшая жестокий кризис империя нуждалась и в солдатах, и в земледельцах, и в ремесленниках, и в людях, способных участвовать в организации и управлении в качестве ли командиров и чиновников разных рангов или патронов и декурионов городов, пагов, сел, когда, несмотря на обострение всех противоречий, ей для самосохранения особенно нужна была сплоченность против внешних войн и внутренних конфликтов.
Попытка найти компромисс, приемлемый синтез старого и нового была сделана Филостратом в романе об Аполлонии Тианском, написанном, по слухам, по заказу жены императора Септимия Севера Юлии Домны, стоявшей в оппозиции сперва к мужу, затем к сыну — императору Каракалле и собиравшей вокруг себя лучших представителей тогдашней интеллигенции. Аполлоний Тианский, живший в I в. н. э., с точки зрения Диона Кассия — шарлатан, с точки зрения Филострата — совершенный пифагореец, в романе являл собой некий синтез мудреца в самом высоком понимании этого термина и общественного или даже политического деятеля. Изучив философию Пифагора, брахманов, гимнософистов, он не только познал высшие цели человека и приобрел ряд чудесных способностей (читать человеческие мысли, разоблачать и изгонять злых демонов, предвидеть будущее, быть одновременно в разных местах и т. п.), по и составил себе ясное представление о задачах и качествах как правителя империи, так и полисов. Свои знания он претворял в жизнь, поучая граждан городов и императоров, подавая пример отношения философа как к хорошим, так и к дурным правителям, во всех случаях проявляя великое мужество и последовательную принципиальность. Как и другие идеологи муниципальных кругов, он решительно осуждал войны и стоял за соблюдение мира. Идеалом его был индийский царь Ганг, который не разрушал, а основывал города, освобождал свою, а не порабощал чужую родину (Vita Apoll., III, 20). Брахманы отрицали божественность несших гибель героев Троянской войны и уважали только забытого Паламеда, изобретателя письма (III, 19, 34). Основное зло коренилось в жажде богатства, разрушавшей единство и согласие и приводившей к раздорам и войнам (VI, 2). В Малой Азии и Греции Аполлоний поучал города, как упрочить их существование, как обращаться с императорскими чиновниками и т. п. Отправившись в Рим и узнав по дороге, что Нерон преследует философов, он призывал их не бояться тирана, хотя тиран хуже любого дикого зверя, поскольку бог, давший тирану способность внушать страх, дает философу способность его не бояться (IV, 38, 44).
Когда к власти пришел Веспасиан, Аполлоний принял участие в якобы имевшей место дискуссии о форме правления, которую следует установить. Аполлоний считал, что попытки убедить Веспасиана отказаться от власти обречены на неудачу. Он советовал императору не гнаться за богатством, которое достигается ценой людских слез, помогать бедным, богатым дать спокойно пользоваться их имуществом, мятежникам дать попять, что они не останутся безнаказанными, подавать пример уважения к законам, умерить роскошь, обуздать чванство императорских рабов, назначать в провинции наместников, хорошо относящихся к провинциалам, знающих их язык и правы (V, 36).
Когда править стал Домициан, Аполлоний проявил верх мужества, борясь с могущественным тираном ради его подданных (VIII, 3). Он объединил молодых сенаторов, разъезжал по городам и провинциям, входил в контакт с наместниками, доказывал, что тираны не бессмертны, что внушаемый ими ci pax — залог их поражения, напоминал о боровшихся с тиранией греках, об изгнавших Тарквиния римлянах, поддерживал сношения с Нервой и его сторонниками (VIII, 7, 18). Будучи извещен, что Домициан намерен его посадить в тюрьму и казнить без суда, он отказался бежать, ссылаясь на долг философа умереть за то, что он сознательно избрал и чему себя посвятил (VII. 14). В тюрьме Аполлоний утешал и поучал других узников (VII, 26). На суде он произнес речь столь блестящую и потрясающую, что был оправдан, после чего загадочно исчез (VIII, 7). Он написал Домициану письмо с изложением основных положений пифагорейцев и увещеванием править справедливо, осушить слезы людей, отказаться от услуг доносчиков, сеющих ненависть
