Королева моды: Нерассказанная история Марии-Антуанетты - Сильви Ле Бра-Шово
Амабль-Габриэль де Ноай
Амабль-Габриэль де Ноай, внучатая племянница мадам де Ментенон, родилась в феврале 1706 года при дворе «короля-солнца». В 15 лет она вышла замуж за Оноре-Армана, герцога де Виллара, губернатора Прованса. Брак был неудачным, так как, по слухам, герцог имел гомосексуальные предпочтения и его называли «другом мужчин». Их дочь, родившаяся в 1723 году (предположительно, от регента), постриглась в монахини в 1755 году и умерла в монастыре раньше матери, не оставив потомков.
Супруги жили раздельно до самой смерти герцога в Экс-ан-Провансе в мае 1770 года, за несколько дней до прибытия Марии-Антуанетты в Страсбург. Герцогиня де Виллар скончалась в Версале в сентябре 1771 года: значительную часть своей долгой жизни она провела при дворе.
Что касается приданого, оплаченного Марией-Терезией, то герцогиня де Виллар присвоила его себе, едва дофина прибыла в Версаль, мелочно отомстив за дипломатический промах в Страсбурге. Обрадованная неожиданной манной с австрийского неба, святая Агнесса распродала все в свою пользу, что было ее правом. Императрица не предусмотрела подобную непристойную возможность во время брачных переговоров и была ошеломлена, узнав понаслышке и, конечно же, от своей дочери, что стало с изысканным гардеробом. Для нарядов дофины Людовик XV выделил ежегодную сумму 120 000 ливров из средств покойной королевы, но это на самом деле было довольно скромно, так как расходы не пересматривались десятилетиями. Вместе с тем Мария-Антуанетта не имела права голоса, когда оформлялись заказы (у прежних поставщиков). Их дама гардероба утверждала с полной уверенностью в своей власти и с благословения строгой мадам де Ноай.
В Версале гардероб королев и принцесс обновлялся трижды в год, причем летние наряды носили до осени. После обновления одежда становилась личной собственностью дамы гардероба, которая продавала ее в свою пользу. Этот контрактный натуральный бонус, называемый «правом реформы», составлял весьма существенный дополнительный доход. Когда Мария-Антуанетта прибыла во Францию, не только упростились конструкции корсетов, но и сами платья также претерпевали изменения. Хотя церемониальный наряд все еще оставался обязательным, туалеты для остальных случаев были не столь регламентированы: ткани становились легче, украшения – более утонченными, и в целом наряды тяготели к относительной простоте, в соответствии с духом времени. Тетушки дофина, несмотря на свой возраст, внимательно следили за модой, особенно Аделаида, чьи расходы иногда превышали затраты будущей королевы. Избегая жестких старомодных нарядов, три сестры привыкли чувствовать себя свободно в уединении собственных покоев. Они были не одиноки в своих предпочтениях: мадам Дюбарри, например, превратила изысканные неформальные наряды в свою особенность, предпочитая более современные платья, лишенные традиционных условностей. Однако ради приличия тетушки строго соблюдали этикет, когда приветствовали короля-отца, возвращавшегося с ежедневной охоты. Они наспех надевали кринолин под свои домашние платья, за доли секунды прикрепляли обязательный шлейф и скрывали отсутствие традиционного корсета под мантильей [33]. Но в глазах Мадам Этикет наряды, приемлемые для фаворитки или пожилых принцесс, были совершенно недопустимы для дофины, которой предстояло стать королевой. По ее мнению, Мария-Антуанетта должна была носить исключительно «готические» платья, как их называли модницы того времени. Настаивая на своем, упрямая мадам де Ноай обратилась к послу Мерси-Аржанто, напрямую обвинив тетушек в том, что они подают плохой пример и настраивают Марию-Антуанетту против нее. Тетушки вполне справедливо критиковали мадам де Ноай. Они указывали на небрежность молодой дофины, которая, находясь у них, полностью пренебрегала своим внешним видом, и даже, по слухам, довели это до короля. Ранние портреты Марии-Антуанетты, написанные в Версале, действительно резко контрастируют с выгодным пастельным портретом работы Дюкруа, отправленным из Вены. На них юная эрцгерцогиня, такая очаровательная и величественная в своем шелковом бело-голубом платье а-ля франсез, выглядит потухшей, лишенной характера, словно пассивная куколка в пресных нарядах. А ведь ее описывали как «полную грации, достоинства и жизни, отчего загорались глаза». Пока Мария-Терезия грезила о гордом образе эрцгерцогини, которой суждено править Францией, версальская картинка складывалась куда более невзрачная.
Хотя официально сместить даму гардероба было невозможно, Аделаида попыталась устроить так, чтобы на место герцогини де Виллар назначили мадам Тьерри (супругу камердинера дофина), известную своим превосходным вкусом. Возмущенная таким кощунством, мадам де Ноай наотрез отказалась сотрудничать с женщиной столь низкого происхождения и решительно выразила свое недовольство [34]. Первоначально Мерси-Аржанто в переписке с Марией Терезией высказывался в пользу фрейлины, предпочитая приуменьшать проблемы с гардеробом. Однако, опираясь на поддержку тетушек, Мария-Антуанетта набралась смелости и попросила короля об уступке, которую он с радостью предоставил, надеясь таким образом устранить неприятный конфликт, носивший как бытовой, так и политический характер. Тем не менее проблема осталась нерешенной. После долгих обсуждений Мерси-Аржанто наконец признал перед императрицей: «Это правда, что ее высочество не одета к лицу, но вина за это целиком лежит на придворной даме, которая в этом плохо разбирается и уделяет этому вопросу недостаточное внимание» [35]. И без того разгневанная из-за расхищенного приданого (чего она не смогла предусмотреть), Мария Терезия начала подозревать, что дама гардероба не только алчна, но и явно небрежна, возможно даже, затевает заговор. Несмотря на отчеты Мерси-Аржанто, не придававшего возникшей проблеме большого значения, императрица продолжала тщательно следить за ситуацией через их переписку. Напомним свидетельство герцогини Нортумберленд, отметившей, что корсаж свадебного наряда был слишком тесным. Эта деталь (но не единственная) неизбежно дошла до императрицы Марии-Терезии, окончательно убедив ее, что протест ее дочери обоснован. Упомянутая англичанка, пережившая кораблекрушение в Ла-Манше, не смогла присутствовать на церемониях в Вене, где проживал ее сын. Однако 6 мая она вновь отправилась в путь, чтобы посетить торжества в Версале. Едва прибыв в Париж, она была немедленно приглашена супругой маршала де Мирпуа, которая любезно предложила облегчить ее визит при дворе. Людовик XV, умышленно оплативший все долги услужливой де Мирпуа, как всегда, рассчитывал на ее посредничество в интересах своей фаворитки. Весь клан Дюбарри развернул перед именитой британкой красную дорожку. В надежде на ее рассказы о пребывании при французском дворе придворные старались сделать ее визит незабываемым, стремясь опровергнуть слухи, приравнивавшие королевскую фаворитку к простой куртизанке.
Любопытствуя о явлении, которое обсуждала вся Европа, проницательная англичанка решила сыграть в эту игру, проводя время с мадам Дюбарри как на публике, так и в частной обстановке в течение всего своего визита. Притягивая к себе внимание, она, однако, не питала иллюзий и не стеснялась выражать свои мысли в дневнике. С присущей ей любовью к описаниям она оценила графиню как миловидную, но не красивую, отметив ее пышную грудь, густые светлые волосы, ровные зубы, очаровательный алый рот, капризный взгляд голубых глаз и, наконец, самодовольное выражение лица, выдававшее ее скандальное прошлое. Аристократка составила очень точный, саркастически сокрушительный портрет той, которая изливала дурное настроение на свое окружение, несмотря на его бесконечные старания угодить. Ни привилегия близкого общения с угрюмым Людовиком XV, ни скромные бриллианты, вплетенные в светлые волосы графини, ни утонченность ее белого платья из чинца, лишь слегка украшенного золотом, не снискали одобрения герцогини Нортумберленд. В ее глазах Дюбарри как была куртизанкой, так ей и осталась.
Вернемся к Марии-Терезии, которой как в буквальном, так и в переносном смысле предстояло разобраться с проблемой фигуры своей дочери. По счастливой случайности графиня Виндиш-Грец, одна из доверенных дам, сопровождавшая дофину до Страсбурга, 17 августа оказалась в Версале [36], в идеальный момент, чтобы лично убедиться в серьезности ситуации. Стремглав вернувшись в Австрию, она подтвердила подозрения императрицы. Благодаря своим связям Мария-Терезия узнала из письма неизвестного автора из Брюсселя, что дофина
