Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев
Вероятно, противодействие влиятельных сановников, родо-племенных вождей и мусульманского духовенства во многом способствовало снижению активности ханов в судебной сфере. Кроме того, как уже отмечалось выше, интенсивность и результативность «арза» часто зависели от личности конкретного хана, степени его самостоятельности в государственных делах, персональных качеств и даже настроения. Весьма ярко этот аспект отражен в описании А. Вамбери: «Впускают по одному; проситель подходит совсем близко к властелину, докладывает безо всякого стеснения, возражает и даже вступает в жаркие пререкания с ханом, с человеком, единственного кивка которого достаточно, чтобы без малейшей причины отдать кого угодно в руки палача. Таков есть и таким был всегда Восток с его величайшими контрастами. Люди несведущие могут рассматривать это как любовь к справедливости, я же не вижу в этом ничего, кроме прихотей и капризов, ибо одному разрешается в грубейших выражениях противиться монаршему авторитету, в то время как другой расплачивается жизнью, если нарушает приличие малейшим движением» [Вамбери, 2003, с. 103]. Таким образом, уже в середине XIX в. «арз» в Хиве из средства укрепления ханской власти и обеспечения связей между государем и его подданными превращается в некое подобие театрального действа, служащего специфическим развлечением для ханов.
Еще более критическое описание ханского суда дал российский военный чиновник Н.С. Лыкошин, который, занимая должность начальника Амударьинского военного отдела, в 1912 г., т. е. уже в правление хана Исфендиара II (1910–1918), побывал в Хиве и поприсутствовал на церемонии «арз»: «Проситель, войдя, останавливается у входа, довольно далеко от хана, поэтому жалоба произносится скороговоркой очень громко. Проситель почти кричит, как будто надеется криком своим доказать тяжесть претерпенной [им] обиды и проникнуть в душу хана. Хан, дав закончить просителю краткую его жалобу, произносит одно только слово, обращаясь к есаул-баши[250]. Вероятно, это приказание разобрать дело. Проситель уходит, входит другой» (цит. по: [Абдурасулов, 2015, с. 32]). Как видим, к началу XX в. давняя (и когда-то эффективная) судебно-правовая традиция превратилась в настоящий фарс: хан даже не давал себе труда лично вынести решение, перепоручая его своему сановнику, а на церемонии присутствовал, явно тяготясь ею. Кроме того, нельзя не обратить внимания на дальность расстояния между ханом-судьей и подданным-истцом: оно составляло не менее 30 м (это подчеркивают современники)! Следовательно, хан не слышал излагаемого просителем дела, которое ему передавал тот же есаул-баши, поскольку по придворному этикету подданный не мог напрямую обращаться к правителю [Там же, с. 32, 33]. Тем самым нарушался принцип прямой коммуникации между монархом и подданным, ранее составлявший одну из основ эффективности «арза».
Согласно хивинским архивным документам, уже во второй половине XIX в. большинство прошений подданных вообще не доходили до хана. Упомянутый есаул-баши, предварительно рассматривая их, зачастую предпринимал попытку примирить истцов и ответчиков, в чем нередко преуспевал: просители отказывались от иска, и дело, соответственно, не выносилось на ханское рассмотрение [Абдурасулов, 2013, с. 226, 229].
После установления российского протектората хан Мухаммад-Рахим II фактически превратился в вассала Российской империи, что нашло отражение и в судебной сфере, в которую также стали вмешиваться представители имперской администрации. Некоторые архивные документы содержат, по сути, распоряжения начальника Амударьинского отдела хану о принятии к рассмотрению дел по поводу взыскания долга с хивинца в пользу его российского торгового партнера, по возмещению русскоподданным караванщикам ущерба, причиненного набегом хивинских туркмен, и т. д. [ЦГА РУз, оп. 1, д. 19, л. 36, 203]. Можно предположить, что и присутствие Н.С. Лыкошина на «арзе» в 1912 г. не было случайным, а представляло собой нечто вроде надзора за отправлением ханом правосудия.
Возникает вопрос: почему же хивинские ханы в условиях несомненного кризиса древней судебно-правовой традиции все же упорно держались за «арз», старались сохранять его даже в виде некоего «театрального действа»? П. Сартори полагает, что длительность существования «арза» имела свои политические и даже географические причины: якобы сравнительно небольшой размер ханства позволял любому подданному напрямую обратиться к ханскому суду [Sartori, Abdurasulov, 2017, p. 26]. Однако такое объяснение представляется не вполне убедительным[251]. На наш взгляд, более обоснованно мнение У.А. Абдурасулова о том, что ханы рассматривали «арз» как один из неотъемлемых атрибутов своей власти и стремились подчеркнуть ее сохранение даже в изменившихся политических условиях – под российским протекторатом.
В самом деле, именно в правление Мухаммад-Рахима II возрастает интенсивность «арза». Этот хан даже строит целую сеть «арз-хана» в собственных загородных резиденциях и резиденциях своих сыновей, которые он часто посещал. Роль Мухаммад-Рахима II как судьи стала настолько привычной для сановников и населения, что, когда в начале XX в. он, будучи уже частично разбит параличом, поднял вопрос о передаче судебной функции своему сыну-наследнику Исфендиару, придворные воспротивились этому, опасаясь волнений в народе. В результате Мухаммад-Рахима ввозили на возвышение в «арз-хана», и во время заседания один из сановников поддерживал его под спину, чтобы хан сидел прямо. Естественно, ни о какой эффективности суда правителя в таком состоянии говорить не приходилось, однако налицо было соблюдение древней традиции [Абдурасулов, 2015, с. 30, 36].
Если мы обратимся к другим направлениям политической деятельности Мухаммад-Рахима II, то убедимся, что «арз» действительно рассматривался им именно как один из символов сохранения своей власти в условиях российского протектората.
Как известно, после захвата Хивы российскими войсками под командованием туркестанского генерал-губернатора К.П. фон Кауфмана в 1873 г. и подписания Гандемианского договора в августе того же года хан попал в довольно неопределенное положение. Формально сохраняя статус независимого правителя, фактически он превратился в российского вассала. Публично признавая свое зависимое положение и провозглашая лояльность к Российской империи, Мухаммад-Рахим II был вынужден отказаться от самостоятельной внешней политики, да и внутреннюю ему приходилось соотносить с волей российских властей [Трепавлов, 2015б, с. 5–6; Erkinov, 2011, p. 40][252]. При этом он всячески старался продемонстрировать собственным подданным, что по-прежнему является самостоятельным монархом и наследником былых великих правителей Хивинского ханства.
По совету ряда сановников Мухаммад-Рахим стал все больше внимания уделять развитию культуры, в первую очередь музыки и литературы. Он регулярно проводил музыкальные и поэтические вечера, сам сочинял стихи (под псевдонимом Фируз) и требовал того же от своих сановников [Эркинов, 2013, с. 88] (см. также: [Диван, 2019, с. 12–15]). Примером, на который ориентировался хан и его приближенные в культурной сфере, была эпоха поздних Тимуридов: вечера проводились по образу и подобию аналогичных мероприятий при дворе гератского правителя Хусайна Байкары (1471–1506), а стихи писались в подражание А. Навои и другим тимуридским поэтам. Как
