Измена. Ты нас променял - Оксана Барских

– Ты всегда была противной, Алевтина. Ничего удивительного, что твой муж налево пошел.

– А, ты уже всё знаешь, – горько усмехнулась я, не удивленная ее осведомленностью. – А я-то, дура такая, думала, что он завел ребенка на стороне потому, что я – бесплодная образина.

Последнее обзывательство я процитировала. То, что услышала от отчима в порыве пьянки, когда я приезжала в первые годы брака за своими детскими фотографиями. В последние годы между нами установился нейтралитет, а о прошлом и я сама старалась не вспоминать. Как только у нас появились связи, Давид подтер информацию о том, что я когда-то лежала в психушке, но вспомнил об этом, когда вдруг решил меня шантажировать. И моя ненависть ко всем ним усилилась в разы.

– Злопамятная лгунья. Прав был Егор насчет тебя. Мало я тебя в детстве порола, ох, мало.

Слова матери острыми иглами впивались мне в тело, но я не бросала трубку, желала испить эту ненависть до дна.

Слова матери еще долго стояли у меня в ушах после нашего разговора, но сейчас я молчала, ждала, что она скажет дальше. Чувство, словно все мои внутренности заледенели и покрылись коркой льда. До того странно я себя ощущала. Мне было и жарко, и холодно одновременно, а сердце ходило ходуном, но я молча дышала в трубку и слушала мать с каким-то мазохизмом.

– Ты должна думать не только о себе, Алевтина, но и о своей семье. У тебя стареющая мать, двое неустроенных младших братьев и отец-инвалид. Кто о нас на старости лет заботиться будет, скажи, пожалуйста?

Она почти вышла из себя, я даже по голосу слышала слезы. Вот только если раньше они заставляли меня чувствовать за собой вину, то сейчас совершенно не трогали. С возрастом я приобрела к ним иммунитет. Знала уже, что она просто играла на моих эмоциях и пыталась так развести меня на нужные ей чувства по отношению к ней.

– Почему молчишь? Стыдно слово матери сказать, верно? – произнесла она победно, считая, что сумела до меня достучаться, а я лишь тяжко выдохнула, изрядно устав уже от нашего разговора.

– Это всё? Или что-то еще? Мне нужно себе ужин приготовить. Если ты закончила, то я бросаю трубку.

Сначала по ту сторону звучит тишина. Даже отчим перестал греметь посудой, якобы выискивая что-то на кухне, а на самом деле нагло подслушивал, желая знать все подробности. Я и не сомневалась, что мать снова врубила звонок на громкость, ведь “у них с Егорушкой нет друг от друга секретов”.

– Я не поняла, Алевтина. Ты мне сейчас перечишь? Матери родной? Что за тон? – чуть ли не завизжала, наконец, она, придя в себя после моего равнодушия.

– Ты правда хочешь поговорить о моем тоне? – иронично спросила я, больше не собираясь скрывать свое настроение и отношение.

Раньше я держалась ради Ольги, которая уговаривала меня поддерживать с родней хорошие отношения, а сейчас поняла, что стала всего лишь жертвой ее интриг. Пока не знала, как в этом замешана моя семья, но теперь я была на сто процентов уверена, что они сыграли в этой истории не самую последнюю роль.

– Ты вообще слышала, что я тебе минуту назад говорила? Или как обычно витала в облаках, Алевтина?!

– Слышала, мама, слышала. Вот только ты далеко не стареющая, твой муж мне далеко не отец, а твои сыновья – здоровые лбы, которым пора искать себе работу, чтобы в будущем содержать тебя и твоего Егорушку. Или ты думаешь, что нашла лохушку в виде меня и собиралась до самой моей смерти всей семьей доить меня, как какую-то корову? Серьезно считаешь меня такой идиоткой? Тупицей?

– Ты… Да как ты…

– Да как я смею? – перебила я ее, угадывая мысли наперед.

– Проспись, Алевтина, утром поговорим снова. Ты явно не в себе. Ольга права, тебе нужно серьезное лечение.

Я застыла, услышав имя двоюродной сестры.

– Ты говорила с Ольгой? – прохрипела я, хватаясь за горло.

Чувство такое, словно меня ударили кувалдой по голове, настолько она стала чугунная и ватная. Я будто потерялась на несколько секунд в пространстве и времени, так сильно вдруг закружилась голова.

– Конечно. Она твоя самая близкая подруга, как еще я могу узнать, что с тобой происходит. Я поначалу не верила, что ты тронулась головой, но после разговора с Давидом всё встало на свои места. Ты снова начала выдумывать небылицы, как делала это в восемнадцать? Зря мы тебя в больнице дольше не продержали. Сжалилась я над тобой, зря-зря. Не пришлось бы сейчас так перед Давидом краснеть.

Я стиснула челюсти, услышав жестокие слова матери. Когда-то она сама подписала документы на мое направление в психбольницу, но все эти годы она ни разу про это не вспоминала, а сейчас вдруг надавила на больное. Мне казалось, я забыла про те ужасные недели в том заведении, а она взяла и всколыхнула так и не зажившую рану. Чувство несправедливости, оказывается, горчит во рту. Я и забыла этот неприятный привкус.

– Больше никогда не звони мне, ты для меня умерла, – потухшим голосом произнесла я, не слушая дальше, что мама говорит мне, и сразу же бросила трубку.

Как бы я ни хорохорилась и не убеждала себя, что всё хорошо, но это было не так. Я будто снова стала маленькой беззащитной девочкой, которую обижают все кому не лень, а я даже защититься не могу. Вся я словно оголенный нерв с искрящимися проводами. Тронь, и загорится.

Мне казалось, что на этом неприятные звонки не закончились, но когда я уже легла на постель, снова раздался звонок. Не высветься на экране рабочий номер, я бы его, может, проигнорировала, но решила отчего-то, что это мой непонятливый секретарь, который не понял моего сообщения, что на работу я не выйду. Но звонил не он.

– Алевтина Павловна, вы не могли бы завтра подъехать в офис? – после приветствия сразу же перешел к делу Ждан Игоревич Жванецкий, правая рука Давида.

– В чем дело? Я же сказала своему секретарю, что беру выходной.

– Это срочно. Нужна ваша подпись на договоре с контрагентом. Код красный.

– Звоните Давиду. Это в его компетенции. Он генеральный. Не я.

Я говорила сухо и по-деловому, стараясь не показывать сотруднику, что что-то не так,