Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
«Последний год…» – эхом отдаются ее слова у меня в голове.
Глава 29
Джозеф
Май 2002 г.
Солнце пробивается сквозь задернутые шторы, и я, морщась, перекатываюсь на ее сторону кровати. Простыни на том месте, где она должна была лежать, холодные, одинокий серебристый волосок блестит на взбитой подушке, одеяло аккуратно сложено. Рядом с ковриком валяются ее тапочки, дверца шкафа приоткрыта. На тумбочке с ее стороны стоит стакан, на краю которого едва заметный отпечаток губ.
Уже три утра я просыпаюсь в одиночестве. Глаза слезятся, тяжелый воздух пригвождает меня к месту. Смотрю, как мигают красные цифры на часах. За окном щебечут птицы, волны накатываются на Бернард-бич. Я провожу большим пальцем по уголку ее наволочки. Абсолютная пустота берет меня в плен, делает неподвижным. И полым внутри.
Я целовал ее на больничной койке под писк мониторов, она не реагировала, но еще была с нами. Глаза закрыты, тело теплое, я подползал к ней, обнимал ее и гладил по лицу. Я говорил ей: «Я люблю тебя, я люблю тебя, вернись, не оставляй меня, я люблю тебя. Вернись. Любовь моя, жизнь моя, я люблю тебя».
Она уходила, мы с детьми держали ее за руки, обнимали, успокаивали… Нам ничего не оставалось, кроме как утешить ее, поцеловать в лоб и щеки, сказать: «Если тебе пора, иди. Да-да. Все в порядке, любовь моя. Все в порядке. Я здесь. Мы здесь».
Легкое пожатие руки – единственный способ поверить, что она услышала меня, поняла, что мы все здесь, рядом с ней.
И все, ее не стало.
Прошлой ночью в беспокойном, мучительном сне мне приснилось, что ее унесло в океан и она зовет меня сквозь рев волн. Я отчаянно барахтался в воде, слыша пронзительные крики, но так и не смог до нее добраться. Она снова появилась на дне океана, мирно покачиваясь, глаза закрыты, волосы развеваются, и я схватил ее за руку, чтобы вытащить на поверхность, но она погрузилась еще глубже, и я нырнул, а она выскользнула у меня из рук. Я проснулся от крика, но некому было мне ответить. Теперь я лежу без сна, уверенный, что все это был жестокий сон, и представляю изгибы ее тела, прижатого к моему, тепло, исходящее от нее под одеялом. Я молю о еще одной совместной жизни; эта была недостаточно долгой.
Дети мелькают то тут, то там, фрагментарно и размыто, я не в силах разобрать, что они говорят. Я под водой, звуки приглушены, я ныряю к Эвелин. Дрейфую в одиночестве по волнам. Мне придвигают тарелки, но я забыл, как глотать, и отказываюсь от них. Я не помню, как прошли три дня, я лишь смутно замечал, что солнце встает и снова опускается тьма. Время закончилось, и я тоже.
Ее правда больше нет?
Почти год назад мы спланировали все детали. Мы выбрали похоронное бюро на другом конце города, распорядились, чтобы букеты были свежими, только что из сада, и заказали исполнение на пианино песни Билли Холидей «Я с тобой встречусь». Нас должны были кремировать, а затем дети развеяли бы наш прах над Бернард-бич. Какой-то сюрреалистический список дел, от гипотетической логистики которого я чувствовал себя совершенно отстраненным. Предполагалось, что я не увижу, как ее прах уносит море.
Я не одевался, не чистил зубы, не брился. Я задыхался от смрада своего горя, от своего несвежего дыхания и щетины на щеках. Но сегодня я встаю под обжигающий душ, у меня кружится голова от жара. Я прижимаюсь лбом к стене. Мыльные струйки жалят глаза, а затем поток становится холодным, я покрываюсь гусиной кожей и дрожу. Ее полотенце висит на вешалке рядом с моим, и я борюсь с желанием завернуться в него, окутаться ее цветочным ароматом – и в то же время сохранить аккуратным и чистым для нее.
Я надеваю костюм, который был на мне, когда мы поженились. Он лежал на чердаке рядом с ее свадебным платьем и фиолетовым, в котором она сходила с поезда. За эти годы появилось и исчезло много одежды – мы отдавали на благотворительность или знакомым, – и все же эти вещи мы так и не смогли отдать. У пиджака залежалый запах, он великоват в плечах, но в целом сидит нормально. Если она смотрит, то ей будет приятно, что я так оделся. Сегодня я в последний раз увижу Эвелин в ее любимом платье. Не знаю, смогу ли я это вынести. Она всегда была такой красивой в фиолетовом.
Пуговица на рукаве расстегнута, и без нее так оно и останется. Тюбик губной помады лежит на боку, опрокинутый на туалетный столик, и я ставлю его вертикально. Поднимаю взгляд к зеркалу и поражаюсь, увидев старика в моем костюме, с обветренной кожей, сутулым и увядшим телом. Я его не узнаю. Я отвожу взгляд в поисках альтернативной правды, но рука, которая теребит пуговицу, вся в пигментных пятнах и выступающих голубых венах, а ее кожа, нежная, как лепестки фиалок, после сегодняшнего дня превратится в пепел. Пепел рассыплется по пляжу, где мы, стоя на коленях, охотились за моллюсками, где мы впервые поцеловались, где наши дети учились плавать, где мы сидели бок о бок в шезлонгах на песке, когда золотые дни переходили в сумерки.
Ее плечи, живот, бедра, все местечки, которые я целовал, карта, которая неизменно приводила меня домой.
Как я найду дорогу без нее?
Я иду по коридору, держась рукой за потертые перила, спускаюсь по скрипучим ступенькам на кухню. Никто не скрипит у меня за спиной, не звенит тарелками передо мной. Ее фартуки висят на буфете, недопитая кружка чая стоит рядом с раковиной. Переступаю свинцовыми ногами через порог в гостиную, прохожу мимо безмолвных пианино с разинутыми ртами и выхожу через москитную дверь, чтобы в последний раз попрощаться.
Так нечестно. Мне мало.
Глава 30
Джозеф
Май 2002 г.
Лучи солнца, льющиеся в окно, освещают каждую деталь палаты. Рейн лежит на кровати, обложенная подушками; на пластмассовом стуле рядом с ней сидит Тони. Джейн переминается с ноги на ногу, с умилением смотря на сверток в руках. Первая внучка – совершенно новый вид бесконечной любви. Маркус застыл у двери, держа в руках
