Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
Тем более родители постоянно под боком. Вот и сегодня: бегу, пыхтя, по пляжу, в небе розовые полоски, оставшиеся после восхода солнца, за уменьшающимися песчаными отмелями поблескивает в утреннем свете Капитанская скала, а на огромном покрывале, которое мы используем для пляжных пикников, сидят, прижавшись друг к другу, родители. Меня они не заметили. Когда мы с Коннором в последний раз вот так целенаправленно отправлялись полюбоваться началом дня, захватив с собой одеяло и термос? Нет, мне не вспомнить, как ни напрягай память. Утро у нас занято мелкими делами, детьми, нескончаемой работой по дому, и до встречи рассветов так и не доходит.
Я ставлю стакан в раковину, открываю кран и из окна кухни снова вижу отца – он подчищает граблями покрытые мульчей грядки. Дверь на крыльце за его спиной открывается, выходит мама и, облокотившись о перила, протягивает ему чашку кофе. Они заводят разговор, стакан у меня переполняется, а я все смотрю, пытаясь разгадать язык их телодвижений, отчаянно пытаясь уловить намек на натянутость, разлад… Нет, как всегда, между ними все легко и непринужденно.
От меня исходит резкий запах холодного воздуха и пота, мне бы сполоснуться, но, судя по шуму воды наверху, Коннор опаздывает и только сейчас принимает душ. Не околачивается на кухне, и то хорошо – не надо делать вид, что все в порядке. Между тем, родители, несмотря ни на что, по-прежнему умудряются наполнять жизнь романтикой. У меня таких утренних нежностей уже не было лет сто. Как грустно, как тошнотворно завидовать своей матери в ее состоянии (а это именно зависть, за что я себя ненавижу), но я не могу не сравнивать наши браки, когда они протекают бок о бок.
Интересно, что бы сделал Коннор, если бы я сейчас все с себя сняла под прикрытием пара, открыла стеклянную дверь и проскользнула к нему в кабину? Смешно. Обычно я переодеваюсь к нему спиной при тусклом свете лампы, понимая, что это всего лишь смена одежды, что моя нагота его больше не возбуждает. Зайди я сейчас к нему в душ, он бы сказал что-то типа «не буду тебе мешать», «все, я побежал» или, что еще хуже, «давай в другой раз, хорошо?». Изобразил бы благодарность, смешанную с жалостью: мол, попытка засчитана, но ему этого не надо. Ему меня не надо! Он бы вышел, еще мокрый, увидев меня голой, не задержался бы дома, не опоздал на работу, как бывало раньше, мое обнаженное тело для него как часть давным-давно подобранного и уже не замечаемого интерьера ванной комнаты.
В стопках выцветших простыней, сложенных в шкафу в прихожей, нахожу полотенце и отправляюсь в детский душ (вернее, теперь это личный душ Патрика), не желая ждать, пока Коннор освободит ванную, и отчасти надеясь, что он уедет до того, как я помоюсь. Мне невыносимо находиться рядом с ним с тех пор, как родители сказали нам о своем намерении. Я стесняюсь занимать слишком много места, дышать общим воздухом, мои мысли о разводе – это секрет, который он наверняка скоро раскроет.
Не то чтобы я тороплюсь. У меня есть время до двух часов, когда надо везти Патрика к ортодонту. Я стараюсь не коснуться стенок душа какой-нибудь частью тела: затирка потемнела, шторка заплесневела, и теперь я знаю, чем мне заняться. Предполагается, что за чистотой у себя в душе следит Патрик, но у него тренировки по футболу, тромбон и куча домашки – нам в школе столько не задавали. В общем, еще с тремя старшими, да и с Коннором, я поняла, что если мне надо, то мне и делать.
Стою под горячим душем, тяну время, поворачиваю голову туда-сюда, пока мышцы плеч не расслабляются под потоком воды. Коннор должен уже быть на работе, но если у него не получается уехать с самого утра, то он ждет окончания часа пик, чтобы не попасть в пробку по дороге в Гротон. В возрождении семейного бизнеса есть свои преимущества, например такой вот гибкий график. Этот дом – не единственное, что мы унаследовали от моих бабушки и дедушки. Завод по производству судовых двигателей в Гротоне перешел к маме после смерти моего дедушки Сондерса еще до того, как я родилась. Компания влачила жалкое существование, меняя рабочих и управляющих, пока должность главного инженера не занял Коннор. Получается, нам все на блюдечке принесли мои родители и родители родителей. Брат с сестрой постоянно меня подкалывали: «Конечно, дом достался Вайолет! Вайолет у них любимица!» Но правда в том, что никому из них бабушкин дом был не нужен. Как, в принципе, и компания.
Мне самой ее дом никогда не нравился. Ну что это за уродство: мраморный холл, причудливые двери, темнота, куча мебели. В общем, совсем не в моем вкусе. Зато в нем более чем достаточно места, чтобы растить наших четверых детей, Коннору было удобно ездить на работу, а родителям он был не нужен. Продавать его и покупать что-то новое? Бессмысленно. Нам стало бы дальше до пляжа, а в наш анклав, на нашу территорию вторглась бы какая-то чужая семья. Мне очень нравился дом, в котором я выросла, и у себя я постаралась воссоздать его уют. Убрала с окон тяжелую драпировку, чтобы впустить больше света, нашла плетеную мебель и льняные ткани. И все же для нас это был слишком большой дом, даже когда дети еще не разъехались. Нам никак не удавалось поддерживать порядок, похожие на пещеры комнаты были забиты игрушками, по углам валялась спортивная форма, под диванными подушками время от времени обнаруживались засохшие яблочные огрызки. Бабушка была бы в ужасе. Но как раз эти суета, шум, беспорядок плюс трое рыжих малышей, а позже и их младший братишка сделали это место нашим домом. Многочисленные клише о том, как может раскрыться сердце, какой счастливой может быть совместная жизнь, порой оказываются правдой.
В этом году я боюсь зимы больше, чем раньше: в доме каждый сам по себе, и теперь, когда трое из
