Дни, когда мы так сильно друг друга любили - Эми Нефф
Гостиница «Устричная раковина» покорила меня еще в детстве. В этом беспорядке, разномастной мебели в цветочек, плюшевой мягкости было что-то очень уютное. Запылившиеся книжные полки в кабинете, песчинки на полу в холле, едва уловимый запах сырости… Рассеянный свет, падающий через окна, зазывал удобно устроиться в кресле. Странные дверцы, которые вели в кладовые, были не выше роста ребенка; если отодвинуть коробки и смахнуть паутину, то становилось понятно, что они соединены между собой узкими проходами. В отсутствие постояльцев мы с Джозефом и Томми играли в гостинице в прятки: забившись в укромный уголок, вслушивались в шаги того, кто искал. Я обхватывала колени руками, крепко зажмуривала глаза и загадывала, чтобы «Устричная раковина» стала моим домом.
Прокрадываюсь в комнату Джейн, расположенную напротив другой спальни, там стоят сушилки и гладильная доска. Когда-то она предназначалась для будущих братьев и сестер Джозефа, которые так и не появились на свет, и его мать стала гладить там белье. Джозеф сказал, что пока эту третью спальню лучше оставить как есть, а когда детей станет больше, мы ее обставим и украсим.
Об увеличении семьи он говорит так, будто это пункт из списка покупок. Надо больше масла, больше молока, больше детей. А какими романтичными были наши представления о большой семье до того, как у нас появился первенец! До того, как я испытала на родах жгучую боль, а потом с ужасом услышала, что у Джейн вокруг шеи обвилась пуповина. До того, как набухли груди, перепутались ночи и дни, до того, как я перестала доверять сумрачным зигзагам своего сознания. До укачиваний, объятий, пьянящего запаха новорожденной и ошеломляющей глубины моей привязанности, ощущения, что я всегда на грани слез. Насколько сильно я люблю этого крошечного человечка, которого я произвела на свет, настолько мало у меня желания проходить через это снова, разрываться в родах пополам только для того, чтобы еще больше раздваиваться, расщепляться в материнстве, отрезая и отрезая от себя кусочки, пока не превращусь лишь в подобие женщины, обкромсанную щепку.
Я проскальзываю в детскую, освещаемую слабым светом лампы на комоде. По-моему, забавно, что у такой маленькой девочки уже есть свой собственный комод; его смастерил Джозеф, еще когда она была у меня в животе. Ему нравилось мастерить: красить стены в комнате, делать кроватку. Раньше я не видела его таким счастливым. С тех пор как мы вернулись из роддома, Джозеф взял на себя управление гостиницей, открытой всего несколько месяцев назад, после нескольких недель ремонта и уборки. С апреля у нас висит совершенно новая резная вывеска: «Гостиница «Устричная раковина». Мы открылись!», и с наступлением тепла гостей становится все больше. Я одна вожусь с Джейн; дни и ночи, проведенные за кормлением, стиркой пеленок и развешиванием полотенец для просушки, тянутся бесконечно. Накатывает тоска по прежней жизни, когда я часами играла на пианино и писала списки желаний. Я бы уже сделала то, что там написано, уже бы съездила в упомянутые там места. Каким невероятным все это кажется сейчас, как давно это было. Ныне я заперта в новой реальности, всецело поглощена материнством. Это мое самое печальное счастье, потому что сегодня Джейн уже больше, чем вчера, и уже немного меньше моя. Я заранее скучаю по малышке, отчаянно пытаясь запомнить моменты, которые наверняка забуду.
Во время беременности Джозеф гладил меня по натянутой коже, прикладывал ухо к животу и что-то шептал ребенку по ночам, но его ласка не особо меня успокаивала. Как-то, когда мы упаковывали коробки, он робко подошел ко мне, спросил: «Как ты себя чувствуешь?» и обнял меня с моим растущим животом. Я не смогла ответить. Он оставил меня наедине с мыслями, которые были подобны грозовым тучам. Знай я тогда, что меня ждет, я бы не поверила. Я и подумать не могла, что девять месяцев беременности были самыми легкими.
В тишине я прохожу по коридору к комнате Джейн. До ее рождения мы рассматривали разные имена, но когда я взяла ее на руки, то сразу поняла, что это Джейн. Джейн, как Джейн Эйр из романа, который тетя Мэйлин купила мне в книжном магазине в Бостоне, когда я тосковала по дому. Джейн Эйр – независимая, пылкая девушка, которая верила в любовь и искала ее. Никак иначе нельзя было назвать ту красоту, что я увидела в своих объятиях, ту внезапную наполненность сердца, когда она прижалась ко мне, уткнувшись в шею, как в самый надежный дом. До появления Джейн я не могла понять, что такого все находят в детских пальчиках. Теперь я знаю. Я могла бы целый день сидеть с ней на коленях и трогать ее за пяточки, смотреть, как она поджимает пальчики на ногах и как ее малюсенькие ладошки сжимаются в кулачки. Даже в недельном возрасте у нее своя комната и собственный комод, и весь мой мир – в ее крошечных ручках.
Джозеф был прав. Я счастлива, что она родилась, я счастлива, что мы дома. Мое детское желание, произнесенное шепотом в темноте, сбылось по воле судьбы, великого замысла или просто благодаря силе воли. Однако счастье смешивается со страхом. Мне страшно, потому что многие дети перестают дышать, глотают что-нибудь не то, болеют и получают травмы; людей, которых мы любим, забирают по причинам, которые я никогда не пойму.
Джейн спит на животике, прижав пухлые ручки к ушкам. Я подхожу ближе, подношу тыльную сторону ладони к ее губам и жду, долетит ли до меня дыхание. Считаю до пяти выдохов и с облегчением прислоняюсь подбородком к спинке кроватки, наблюдаю за малышкой и молю Бога, в которого, не знаю, верю ли, уберечь ее, суля отдать все, что у меня есть.
Джозеф
Ноябрь 1953 г.
Миссис Сондерс трогает пучок, чтобы убедиться,
