Высокая небесная лестница - Джиён Кон
– Зря я на это пошла. Когда он попросил одолжить денег на комнату для занятий с детьми, я должна была до последнего говорить ему «нет». Поступи я так, ничего бы этого не случилось… Если бы я отказала ему, то до этого бы не…
Девушка выпила бокал вина, который я ей протянул, и едва собралась сказать что-то еще, как снова разрыдалась. Не отдавая себе отчета, я дотронулся до ее плеча. Протянув руку утешения, почувствовал, что и моя безграничная печаль немного отступает – так бывает, когда утешаешь кого-то, кому еще тяжелее, чем тебе. В эти секунды я на миг забыл о своей боли, глубоко проникшись ее горем. Не знаю, как объяснить, но это был момент, когда печаль, возникшая во мне и затягивающая с головой, мучение от зацикленности лишь на моей собственной боли, и гнев, направленный на других, вдруг преобразились в покой и взаимное утешение.
И впоследствии, когда сердце саднило, я утешал свою боль, отдавая себя без остатка другим. Кто знает, возможно, исцеление происходит не с тем, кого утешают, а с утешителем. Хотя, быть может, обновление на химическом уровне происходит у обоих. Ведь именно во время душевных терзаний мы становимся, наверно, ужасными эгоистами.
Будто от огромной тяжести на сердце, плечи женщины вздрогнули, и она снова заговорила:
– Той ночью я позвонила на квартиру, где они занимались, трубку взял Михаэль. Сказал, что ребенок болен. Мол, нужно вернуться в монастырь, но брат Анджело пока не приехал за ним. Говорил, что у ребенка жар, а мать ушла на заработки в бар и еще не вернулась, что дитя все плачет, упрашивая не уходить. Шел сильный дождь, поэтому я велела ему быть осторожным на дороге и повесила трубку, но неожиданно Михаэль позвонил снова примерно часа через два. Было около двух утра. Сказал, что температура у ребенка наконец спала. Мне показалось, он подвыпивший. И добавил потом: «Я всегда хотел, чтобы ты искала себя, а не бегала за мной. Может быть, тогда бы я и женился на тебе. Не мог же я жениться на той, кто, заглядывая мне в рот, растворяется во мне. Тогда бы вышло, что я женюсь на самом себе, а не на тебе… Хотя знаешь, нет, я бы и тогда не женился на тебе, а выбрал бы этот путь. Так что не вини себя».
Это был первый раз, когда Михаэль говорил со мной так доброжелательно. А потом он пробурчал, будто про себя: «Уже через час мать закончит работу в кабаке и придет за ребенком. Продавшись пьяному мужику, положит в карман какую-то мелочь и пойдет, взвалив свое чадо на спину… И что с ней будет дальше? Протянув так лет десять, в одно студеное утро она, возможно, свалится пьяной на улице и помрет. А что станет с этим ребенком? Взрослея в этих трущобах, однажды он оставит меня… И со словами: ”Любовь? Бог? Не смешите меня!”, исчезнет в темном переулке, затесавшись в компанию широкоплечих верзил. И зачем я только влез в их жизнь? Отчего же я полюбил их?
Тебе не понять. Если бы я ушел в пустыню и стал отшельником, церковь не отказалась бы от меня. Если бы я ушел глубоко в лес, построил себе хижину и молился целыми днями, церковь не тянула бы из меня жилы. А ведь я всего-навсего хотел быть вместе с бедными. Не важно, монах или священник, я любил Иисуса и хотел следовать за Ним: то есть, как и он, стремиться не к здоровым и праведникам, а к больным и грешным…» Показалось, до меня донесся его плач. Я еще раз окликнула его по имени, однако звонок оборвался. Это были его последние слова.
23
Так странно. Следы тех, кто покинул эту землю, обнаруживаются не в вещах, которые они оставляют после себя, а в сердцах тех, кто их помнит. Есть люди, жизнь которых начинает сиять яркими красками в сердцах других лишь после смерти. Обычный человек, незаметный при жизни, становится важным для окружающих только после смерти. Наверно, самым ярким примером является Иисус. И даже если мертвое тело не восстанет из гроба, это все равно воскрешение.
24
Я вернулся в кабинет и одно за другим просмотрел все электронные письма, которые прислал мне Михаэль. Как всегда, послания изобиловали столь характерными для него едкими замечаниями. Похоже, язвительность играла роль сильнодействующего горького лекарства при залечивании ран, полученных из-за проявления любви. Последнее письмо он отправил во время отбывания дисциплинарного наказания – когда ему было запрещено покидать монастырь.
«Ну что ж, можно обойтись и без любви. Тогда не будет разбитых сердец. И почему я не знал такой простой истины? А теперь подумал и решил, что не буду ни к кому прикипать душой. Даже к животным и птицам, равно как и к вещам. И о бедняках я больше не буду переживать – уж как-нибудь выплывут. Они тоже, худо-бедно барахтаясь в реке своей жизни, когда-то, наверно, обретут счастье. Не надо мне больше переживать и за тех, кто угнетен. Ведь, что скрывать, человечество за это время созрело до прихода демократии и утверждения прав личности, так что и с этим как-нибудь уладится. А если и нет, ничего не попишешь… Вон даже ведь и Иисуса пригвоздили…
Итак, мне нужно зарубить себе на носу, что я всего лишь монах, которому следует чинно прогуливаться, облачив свое сердце и душу в благочестивые молитвы и размышление над Писанием. Тогда, возможно, и эта неприметная черная сутана засияет по-настоящему роскошно. Плюс ко всему будут даже проглядывать скромность и смирение. Точно… Безопасный и неподвижный, без повреждений и пронзающей насквозь боли… как корабль, стоящий на якоре в гавани, я буду в благоденствии и покое.
Но, Йохан, разве корабль создан для того? И вообще, почему я стал монахом? И если уж копать глубже: что послужило причиной моего крещения и решения следовать за Иисусом? А еще ранее, ради чего вообще Иисус пришел сюда, перенеся все эти муки, и умер, раздетый донага? Даже такое пустяковое замечание Ницше: ”Я ни за что не поверю в христианского Спасителя, пока христиане не покажут свое спасение“ церковь не
