Аптекарский огород попаданки - Ри Даль

— Я знал, — продолжал Булыгин, — что ни одна женщина не способна… проникнуться ко мне. Знал, что вы… вы тоже так думаете. И я не посмел. Не посмел открыть вам правду, потому что боялся… боялся увидеть в ваших глазах отвращение.

Я покачала головой, чувствуя, как стыд и боль разрывают меня. Чудовище… Монстр… Я называла его так, в сердцах, от бессилия, но я тогда не знала… не понимала…

— Нет, — прошептала я, отступая назад. — Нет, вы ошибаетесь. Я… я не…

— Не лгите, Александра Ивановна! — прогремел Василий. — Я видел, как вы смотрели на меня в университете! Как отшатнулись, когда я вошёл! Я видел ваш страх, ваше презрение! И я… я принял это. Потому что знал, что не достоин. Не достоин вас, вашей чистоты, вашей жизни!

— Это неправда! — крикнула я, и слёзы хлынули с новой силой. — Вы не чудовище! Вы… вы спасли меня! Спасли Груню! Вы дали мне надежду, защиту, веру! Как вы могли подумать, что я… что я презираю вас?

Он покачал головой, его глаза блестели, и я поняла, что он тоже на грани.

— Я видел, как вы смотрели на других мужчин, Александра Ивановна. На молодых, здоровых, целых. Я знал, что для вас я… лишь тень. Неприятное обстоятельство, которое вы обязаны терпеть. Я не смел просить большего. Не смел даже мечтать.

Я вспомнила, как отворачивалась, когда его хромота, его шрамы, его боль напоминали мне о войне, о потерях. И мне стало так стыдно, так больно, что я не выдержала.

— Простите меня! — выкрикнула, шагнув к нему навстречу. — Простите, Василий Степанович! Я была глупа, я была жестока! Но я не… я не презираю вас! Вы ошибаетесь! Вы… вы для меня…

Я запнулась, не в силах договорить.

Что он для меня? Я не знала. Или знала, но боялась признать. Его взгляд, полный боли, приковал меня, и я чувствовала, как рушатся все стены, что я строила вокруг своего сердца.

— Для вас я что? — спросил он, и голос его был почти умоляющим. — Скажите, Александра Ивановна.

Я молчала, чувствуя, как слёзы льются водопадом, как сердце колотится, как мир вокруг полыхает от отчаяния. Я хотела кричать, бежать, спрятаться, но вместо этого шагнула ещё ближе, так близко, что почувствовала тепло его дыхания.

— Вы… вы для меня… Вы мне дороги, — прошептала я, и голос мой сорвался. — Вы столько для меня сделали...

Он смотрел на меня, и в его глазах была такая смесь неверия, боли и надежды, что я не выдержала. Я схватила его за руку, сжимая её так, будто могла передать ему всё, что чувствую.

— Я не презираю вас, Василий Степанович. Я… я восхищаюсь вами. Вашей силой, вашей добротой, вашей… вашей душой. Простите меня. Пожалуйста.

Он молчал. Его рука, которую я сжимала, дрожала, и я видела, как он борется с собой, как пытается поверить, но не может. Он покачал головой, отступая назад.

— Не надо, Александра Ивановна, — сказал он тихо, почти шёпотом. — Это называется жалость. А мне этого не нужно. Не унижайте меня этим...

— Прекратите! — крикнула я, и гнев, смешанный с отчаянием, вырвался наружу. — Прекратите говорить о себе так, будто вы ничто! Вы не чудовище! Вы не тень! Вы… вы человек, которого я… — я запнулась. И всё же нашла в себе силы договорить: — …которого я люблю.

Я сказала это. Сказала, и мир замер.

— Не лгите, — хрипло прошептал Василий Степанович. — Не лгите, Александра Ивановна. Вы не можете… Вы не можете любить… меня.

— Я не лгу! — выкрикнула истошно. — Я люблю вас, Василий Степанович! Люблю, несмотря ни на что! Люблю за то, как вы заботитесь об Агате, за то, как вы молчите, когда вам больно, за то, как вы… как вы смотрите на меня, будто я… будто я что-то значу! Я люблю вас, и мне всё равно, что вы вдовец, что вы ранены, что вы думаете о себе! Я люблю вас!

Он смотрел на меня, и я видела, как его броня, что он носил годами, трескается, ломается. Он шагнул ко мне, его трость упала на пол, и он, не думая о боли, о гордости, о страхе, схватил меня за плечи, его руки дрожали, но держали крепко, будто я была его единственной опорой.

— Александра Ивановна… — прошептал Василий. — Я… я люблю вас. Люблю с того дня, как увидел вашу фотокарточку, с того дня, как увидел вас в университете, с того дня, как понял, что вы… что вы свет. Мой свет. Я люблю вас так, что нет мне покоя, нет мне жизни без вас. Я… я готов быть вашей опорой, вашим слугой, чем угодно, только бы вы… только бы вы были рядом.

Я смотрела в его глаза, в эти тёмные, глубокие глаза, и видела там всё — его страх, его надежду, его душу. Я обняла его, прижимаясь ближе, чувствуя, как его руки обнимают меня в ответ, крепко, отчаянно.

— Я люблю вас, — прошептала я, уткнувшись в его плечо, вдыхая запах его одежды. — Люблю, Василий Степанович. Люблю.

Он отстранился, лишь на миг, чтобы посмотреть на меня, и его взгляд, полный слёз, был таким открытым, таким живым, что я задрожала. Он коснулся моей щеки, его пальцы, тёплые, чуть дрожащие, стёрли слёзы, и он заговорил, почти задыхаясь:

— Будьте моей женой, Александра Ивановна. Умоляю. Я… я сделаю всё, что в моих силах. Я устрою вас на курсы, в Петербург, в Москву, куда угодно. Я дам вам всё, что смогу, только… только будьте моей. Прошу вас.

Я смотрела на него, на этого мужчину, который был для меня всем — спасителем, загадкой, болью, надеждой, любовью. И я знала ответ. Знала, но боялась его произнести, боялась, что это слишком, что это сон, что я не достойна.

Василий глядел прямо мне в глаза, ждал ответа, и я видела, как надежда в нём меркнет, как он готовится отвернуться, принять отказ.

И тогда не выдержала.

— Да, — прошептала тихо. — Да, Василий Степанович. Я… я буду вашей женой.

Он задохнулся, будто не веря, и в его глазах, в этих глазах, что я любила, зажёгся свет. Он притянул меня к себе, обнимая