Когда небо стало пеплом, а земля инеем. Часть 1 - Юй Фэйинь

Тан Лань посмотрела на своего стража дольше, чем следовало бы по протоколу. И, к её удивлению, он тоже повернул голову и посмотрел в ответ. Его взгляд был тяжёлым и нечитаемым. Тан Лань резко отвела глаза, будто обожглась.

Страшно мне от него, — пронеслось в её голове с новой силой. Тан Лань уже сделала ему какую-то конкретную гадость или только собирается? Надо как-то его умаслить, чтобы он не зыркал так, словно составляет в уме список моих прегрешений. В конце концов, сейчас-то я — Тан Лань, и я ему ничего плохого не сделала… А если уже сделала? О, проклятие! Мысль о том, что на неё возложен долг за чужие грехи, была невыносима.

Надо как-то с ним сблизиться и аккуратно выяснить. Но как? Тан Лань снова медленно, почти с вызовом, повернула голову в сторону стража. Предложить ему печенье? Спросить, как погода? Сделать комплимент его… э-э-э… блестящим латам? Все варианты казались одинаково нелепыми и обречёнными на провал. Он как на дичь, на которую вот-вот откроют сезон. А она чувствовала себя мышкой, пытающейся подружиться с совой, которая явно рассматривает её в качестве ужина.

Мысли текли мрачным, нескончаемым потоком, окрашивая мир в оттенки чёрной комедии. Отец меня ненавидит. Мачеха откровенно презирает. Сестра, похоже, мечтает уничтожить и пустить на украшения для волос. Прекрасная семейка. Просто загляденье. Прямо образец конфуцианских добродетелей и семейной гармонии.

И тут, саркастически подводя итог своим невесёлым размышлениям, она громко, сама того не желая и не следя за словами, выдохнула в тишину сада:

— Тан, гребаная семейка, жрут друг друга не глотая.

Фраза прозвучала грубо, сочно, по-солдатски, именно так, как могли бы рявкнуть между собой воины её родного клана, обсуждая за кружкой дешёвого вина какую-нибудь особенно склочную семью из соседней деревни. Это была фраза Снежи, вырвавшаяся на свободу вместе с раздражением, а не утончённой, изысканно язвительной принцессы Тан Лань.

Воздух замёр. Даже ночные сверчки, казалось, на мгновение притихли от такой неслыханной дерзости. Тан Лань застыла, широко раскрыв глаза, и медленно поднесла руку ко рту, будто пытаясь поймать и загнать обратно эти дикие, неподобающие слова. Где-то в глубине души, под слоем ужаса, шевельнулось смутное чувство глубокого, почти кощунственного удовлетворения. Наконец-то кто-то назвал вещи своими именами.

Она сама не сразу осознала сокрушительную мощь произнесённого, пока её взгляд не упал на лицо Лу Синя.

Он стоял на своём посту в нескольких шагах, и сегодня, по какой-то невероятной причине, его шлем был снят и небрежно зажат под мышкой. И его лицо, обычно представлявшее собой идеальную каменную маску непробиваемого спокойствия, сейчас было… разительно иным.

И дело было не только в выражении. Само по себе его лицо, лишённое привычной стальной защиты, оказалось на удивление… прекрасным. Резкие, словно высеченные резцом мастера черты: высокие скулы, прямой нос, упрямый подбородок. И глаза — тёмные, глубокие, под густыми, удивительно длинными для мужчины ресницами, которые отбрасывали лёгкие тени на кожу. Это была та самая аристократическая, строгая красота, что воспевалась в древних поэмах.

Но сейчас все эти прекрасные черты застыли в немом, абсолютном, почти комическом изумлении. Глаза, обычно суженные от подозрительности, были широко раскрыты, а его густые чёрные брови почти ушли под линию волос. Его губы, обычно плотно сжатые, чуть приоткрылись, будто он собирался произнести что-то величественное, но все слова разом застряли где-то в горле. В его потрясённом взгляде не читалось ни привычной ненависти, ни ледяного подозрения. Была лишь чистая, неподдельная, оглушительная неловкость и потрясение.

Казалось, он мысленно перебирал все своды правил и кодексы дворцового этикета в поисках параграфа, как реагировать, когда твоя высокородная госпожа внезапно изрекает нечто, достойное заборной надписи в портовом кабаке. И не находил ответа.

Эта фраза, столь грубая, солёная и до боли меткая, прозвучала так естественно из уст какого-нибудь пропахшего потом и вином купца на рыночной площади или обветренного старого ветерана, вспоминающего сослуживцев у костра. Но она резала слух, исходя из уст первой госпожи, чьи уста по всем канонам должны были изрекать лишь изящные, отточенные намёки и ядовитые, приправленные поэзией эпиграммы.

Снежа встретилась с ним взглядом — этим широко раскрытым, потрясённым взглядом с густыми ресницами — и осознание содеянного обрушилось на неё с весом гири. Жаркая, алая волна смущения ударила ей в лицо, сожгла щёки и шею. Она резко, почти судорожно, отвела глаза, сделав вид, что её внезапно поглотило созерцание ближайшей ветки сливы, и прочистила горло, пытаясь вернуть себе ускользающее величие и натянуть на себя обратно маску холодной аристократки.

— То есть… — она попыталась поправиться, подбирая слова, достойные её статуса, но голос прозвучал неестественно тонко и высоко, выдав всё её замешательство. — … В семье Императора, несомненно, царит… сложная атмосфера.

Звучало жалко, фальшиво и до смешного неубедительно после того сочного вердикта, что повис в воздухе секунду назад. Она почувствовала, как горит не только её лицо, но и самые кончики ушей, предательски выдавая всю глубину её краха. Казалось, даже листья сливы смотрели на неё с немым укором.

Лу Синь медленно, очень медленно, с некоторой даже осторожностью закрыл рот, будто опасаясь, что из него вырвется нечто неподобающее. Он опустил взгляд, уставившись в каменную плиту под ногами, но было отчётливо видно, как напряглись его скулы, выдав внутреннюю борьбу. Он сражался с чем-то внутри — с диким, стихийным смехом, рвущимся наружу? С новым, ещё более глубоким витком недоумения? Или с постепенным, пугающим осознанием, что разгадка этой женщины может оказаться куда причудливее и страннее, чем все его самые смелые предположения о коварстве или безумии.

Не говоря ни слова, он поднял шлем и надел его с привычным, отработанным движением, вновь скрыв своё выразительное лицо за холодной сталью. Но несколько секунд напряжённого, густого, взаимно смущённого молчания, повисшего между ними, сказали куда больше, чем любая словесная перепалка. Очередная тщательно выстроенная маска Тан Лань дала глубокую трещину, и сквозь неё на свет божий на мгновение выглянул кто-то совсем иной — грубоватый, прямой и отчаянно искренний. И Лу Синь, к своему вечному изумлению, это увидел.

Глава 21

Цуй Хуа наблюдала из-за резного угла галереи, притаившись в тени, словно змея. Её цепкий взгляд следил за тем, как её глупая, наивная соперница, Сяо Вэй, с озабоченным видом скользнула в покои госпожи. Перед этим служанка даже обменялась вежливым, ничего не значащим поклоном с безразличным евнухом, стоявшим на посту у дверей.