Демонская кровь Маргариты - Ольга Александровна Ильина
Под письмом лежали старые черно-белые фотографии, и первая же меня особенно заинтересовала. На ней моя совсем молодая бабушка была с подругами, а внимательно присмотревшись к остальным девушкам, я с величайшим изумлением узнала в одной из них черты Валентины Ивановны, тети Вали — моей коллеги по архиву, и тети Нины — бабушкиной подруги, у которой долго лечилась после предательства моих, якобы, друзей.
А ведь я даже предположить не могла, что бабушку с тетей Валей могла связывать такая тесная дружба. И теперь стало понятно, почему она все эти годы так меня опекала, беспокоилась, переживала, советы давала. Она заботилась о внучке своей, так рано ушедшей, подруги…
Еще на одном старом снимке бабушка стояла рядом с высоким парнем в шляпе и так на него смотрела… с любовью и счастьем. Никогда ее такой не видела. Для меня она была бабушкой, строгой, серьезной, немного усталой, степенной, просто бабушкой. А я ведь ни разу не задумывалась, что мою маму не аист принес, что у бабушки тоже должна была быть своя история любви, а у меня дед.
Какая же я глупая, совсем не интересовалась прошлым своей семьи, а теперь и спросить не у кого. Что за мужчина рядом с ней стоит? Мой дедушка?
Я долго разглядывала его, насколько позволяла старая фотография. Высокий, статный (бабушка по сравнению с ним воробышек худосочный) мужчина в форме (военный что ли?). Волосы прямые, короткие, лоб высокий, мужественный подбородок, нос с горбинкой и очень выразительные глаза, взгляд такой… вроде фотография, а кажется, что прямо на меня смотрит, с укором каким-то.
Пока всматривалась в его глаза, вдруг вспомнила, как когда-то о нем упоминала тетя Нина. Если я правильно поняла, то он был женат и поэтому они с бабушкой не были вместе. Но фотографию его она хранила, а значит, любила. Безразличных так бережно не хранят.
На следующей фотографии стояли в обнимку пять женщин, трое из них знакомые, остальные две — нет. Все красивые, юные, улыбающиеся. Странно другое — на девушках были старинные платья начала двадцатого века, длинные в пол, в кружевах. А на обратной стороне бабушкиным почерком было выведено: «Валентина, Анастасия, Людмила, Янина и я. 1920 год».
— Это невозможно.
Бабушка ошиблась, ведь если подсчитать, то всем этим женщинам сейчас должно быть далеко за сто, а моя бабуля умерла в шестьдесят, тете Вале и того меньше.
— Бред какой-то! — фыркнула я и с опаской перевернула последнюю фотографию.
Лицо на снимке я узнала бы из тысячи.
Как часто я вглядывалась в него, навещая семейную могилу, как часто обращала к нему свои мысли, рассказывала о случившейся со мной ерунде. Мама такая красивая, русоволосая с длинной косой, улыбчивая, счастливая, с кокетливой родинкой над верхней губой, которая, увы, не передалась мне. У меня даже сердце заныло от грусти. Я не успела ее узнать, она умерла сразу же после моего рождения.
Когда-то, подростком, я винила себя в ее смерти, но бабушка со всей присущей ей твердостью и уверенностью заявила, что я ни в чем не виновата, что виноват мой подлый отец, которого бабушка ненавидела всем сердцем. Я ей поверила, вообразив, что мой папаша вероломно бросил мою чудесную, добрую маму, а она, бедняжка, так сильно его любила, что сердце ее светлое не выдержало боли и остановилось, дождавшись моего рождения. Я тоже стала ненавидеть отца и никогда у бабушки о нем не спрашивала. Даже сейчас мне было совсем не интересно, кто он. Если бросил беременную женщину, значит — негодяй, и этим все сказано.
Отложив дорогой сердцу снимок, я взяла в руки большую кожаную тетрадь, похожую на ежедневник. Она тоже была запечатана замком, вот только ключа от этого замка в шкатулке не было.
Покрутив тетрадь, я решила оставить разгадку этой тайны на потом. Снова взяла в руки бабушкино письмо, предполагая, что именно в нем найду все ответы, и не ошиблась.
«Дорогой мой цветочек.
Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет рядом с тобой…»
Я всплакнула. Только бабушка так меня называла — «цветочек». Для меня она всегда была самым близким, самым родным человеком, я думала, что давно смирилась с ее утратой, но нет — эта рана до сих пор не зажила.
«… Если ты читаешь мое письмо, значит, меня уже нет рядом с тобой, и я не могу тебе все объяснить сама. Мне очень жаль, и я надеюсь, что ты уже достаточно взрослая, чтобы справиться со всеми трудностями, которые несет твое непростое наследие. Цветочек мой, ты знаешь, что я не люблю долго ходить вокруг да около, поэтому расшаркиваться не стану. Дядя Михей, домовой, которого я попросила спрятать до поры до времени этот сундук, поможет тебе во всем разобраться, но думаю, к этому моменту, ты и сама кое о чем начала догадываться. Да, я ведьма — потомственная светлая ведьма, и род наш уходит корнями в глубокую древность.
Я родилась в 1900 году в большой дворянской семье. Наш предок был князем Владимиром Вронским, что с сыном своим Даниилом бились против Золотой Орды на святой Суздальской земле в четырнадцатом веке. Под Суздалем в деревне Павловской и было наше родовое гнездо. Там я родилась, там же родились две мои любимые сестры. Я была младшей, самой мелкой и не такой талантливой, как они. Родители были добрыми людьми: отец занимался врачеванием, и мне привил любовь к медицине, а мама управляла поместьем. Моя старшая сестра Маргарита, да, милая, в ее честь я тебя и назвала, была самой талантливой из нас, самой сильной и смелой. Ты очень на нее похожа и внешне, и внутренне…».
Очень сомневаюсь. Бабушка всегда была в отношении меня слишком предвзятой.
«…Ты очень на нее похожа и внешне, и внутренне. Такая же неуемная, не желающая жить по навязанным другими правилам. Как же я ее любила, восхищалась ее внутренней силой, красотой, бесстрашием…».
Говорю же, бабушка предвзята. Я отнюдь не бесстрашна, стесняюсь многого, боюсь, да и живу по инерции, особенно после ее смерти. Скорее я синий чулок, теперь уж точно.
«… Моя средняя сестра Наталья отличалась более мягким, скромным, добросердечным нравом. Она одна из нас в свои восемнадцать была помолвлена и собиралась замуж. Но неожиданно грянула
