Сон наяву - Рада Теплинская
«Этого не может быть», — лихорадочно думала она в ту ночь, стоя посреди руин разрушенной ею любимой роскоши и в ужасе прижимаясь к Мэтью, как будто он был единственным якорем, удерживающим ее от падения в бездну. Все их имущество – огромный, величественный дом с шикарной обстановкой, сверкающей хрусталем и позолотой, где каждый предмет был произведением искусства, армия слуг, готовых исполнить любое желание прежде, чем оно было высказано, конюшня, полная породистых, горячих лошадей, чьи родословные ценились на вес золота, лошадей, с которыми она проводила часы, наслаждаясь грацией и свободой галопа по бескрайним полям, – не может быть, чтобы всё это, вся их жизнь, перешло к другим людям из-за одной роковой, необдуманной ставки, из-за безумной прихоти капризной фортуны, которая сегодня улыбается, а завтра отворачивается с презрением. Это казалось нереальным, чудовищным сном, страшным бредом, от которого она вот-вот очнётся.
Сначала Эмили была настолько потрясена свалившимся на них горем, что словно окаменела, превратившись в безжизненную статую. Она долго не могла прийти в себя, словно её душу вырвали из тела и оставили зиять пугающую, холодную пустоту. Она ходила как тень, едва реагируя на окружающий мир, не в силах осознать, что прежняя жизнь, полная достатка, развлечений и всевозможных удовольствий, безвозвратно ушла, оставив после себя лишь боль и разочарование. Мир, казалось, утратил свои краски, превратившись в серую, безрадостную массу.
Однако через какое-то время, подгоняемая инстинктом самосохранения, который, как оказалось, был гораздо сильнее, чем она думала, она всё же взяла себя в руки и попыталась взглянуть на столь внезапную и радикальную перемену в своей жизни как на захватывающее и забавное приключение, как на своеобразную игру, в которой она должна выжить и, возможно, даже победить. Она пыталась убедить себя, что все эти лишения — лишь временные трудности, суровое испытание, которое в конце концов закалит её характер и сделает сильнее, мудрее и устойчивее к ударам судьбы.
9
Но проходили дни, превращаясь в недели и месяцы, и наивные иллюзии начали рассеиваться, как утренний туман под палящими лучами солнца. Девушка начала понимать, что это не так уж и забавно — видеть, как твои бывшие подруги, эти высокомерные куклы, задрав носы, делают вид, что не замечают тебя, а то и вовсе с презрением отворачиваются, перешёптываясь за спиной и бросая в твою сторону ядовитые взгляды. Она не находила ничего забавного и в том, чтобы делить своё жёсткое ложе, набитое соломой, с блохами и клопами, которые не давали ей сомкнуть глаз по ночам, мучая её своими укусами и лишая драгоценного сна. И не было ничего волнующего и романтичного в тех вечерах, которые ей приходилось проводить с грязными и сквернословящими личностями в прокуренных и провонявших виски салунах, съеживаясь от страха и презрения, чувствуя себя чужой и уязвимой, пока её отец, опустившийся и постаревший на десяток лет, с потухшим взглядом и трясущимися руками, тщетно пытался вернуть утраченное состояние единственным известным ему способом — с помощью карт, с помощью обманчивого блеска надежды и горького привкуса разочарования, которые неизменно сменяли друг друга. Это было не приключение, а жестокая реальность, от которой некуда было бежать, уродливая правда, преследовавшая ее во сне и наяву.
В этой удушающей нищете, в отвратительной комнатке, ставшей ее миром, Эмили чувствовала себя не просто бедной, а словно заключенной. Взгляд ее серых, некогда лучистых глаз потускнел от ежедневной борьбы за выживание. Она больше не видела в себе ту юную, беззаботную девушку, которая когда-то с легкостью порхала по бальным залам «Бель Эйр». Тонкие руки, привыкшие к шелку и кружевам, теперь загрубели от тяжелой работы. Кожа, прежде холёная и нежная, обветрилась и покрылась мелкими морщинками, словно карта, исчерченная линиями пережитых бед.
Она работала прачкой, с утра до ночи стирая чужое грязное бельё. Запах щёлока и пота преследовал её повсюду, даже во сне. Её пальцы кровоточили от постоянного контакта с жёсткой тканью и едкими растворами. Но она работала, не жалуясь, потому что знала, что от её труда зависит их с отцом выживание. Отец… Его она жалела больше всего. Видеть, как некогда властный и гордый мужчина, окружённый восхищением и почётом, превратился в жалкую тень самого себя, было для Эмили невыносимой мукой.
Его одержимость азартными играми не только лишила их всего, но и сломила его самого. Он избегал ее взгляда, стыдясь своей слабости и вины. Он часто пропадал в салунах, пытаясь вернуть утраченное состояние и утоляя горе дешевым виски. Эмили знала, что каждый вечер, когда он уходит, она замирает от страха, боясь, что он больше не вернется, что отчаяние сломит его окончательно.
Но она не могла позволить себе сломаться. Она должна была быть сильной ради них обоих. Она должна была быть его якорем, его надеждой, его единственным лучом света во тьме, в которую он сам себя погрузил. Иногда, глядя на его осунувшееся лицо, на его дрожащие руки, она чувствовала, как в ней поднимается волна гнева и обиды. Как он мог так поступить с ними? Как он мог так легкомысленно проиграть всё, что у них было? Но гнев быстро сменился жалостью и состраданием. Она не могла его винить. Он был болен. Болен азартом, болен отчаянием.
Единственное, что давало ей силы жить, — это воспоминания о Мэтью, брате, который спас ее и отца от верной гибели. После той роковой ночи он исчез, оставив лишь
