Сон наяву - Рада Теплинская
— Хорхе здесь ни при чём, — резкий, как удар хлыста, голос Романа Агилара разорвал напряжённую, почти звенящую тишину, нависшую в комнате плотным удушающим покрывалом, заставив Эмили резко остановиться на пороге, едва не споткнувшись. Её сердце ёкнуло и замерло. Его тон был твёрд, как сталь, и абсолютно недвусмыслен, не терпящий ни малейших возражений или споров. В его голосе звучала неприкрытая властность. — Это моё решение, Антониета, и только моё. Я решил, что Эмили будет жить в Розовой комнате.
— О, мой дорогой! — пропела Антониета, закатывая глаза с наигранной томностью, граничащей с приторностью, как капризная избалованная девочка, у которой прямо из рук выхватили любимую игрушку. Тоненький притворно-слащавый голосок звучал одновременно возмущённо и высокомерно, словно она милостиво снизошла до того, чтобы высказать своё «недовольство» таким незначительным вопросом. — Неужели ты хочешь нарушить заведённый мной порядок в доме? Ты же знаешь, как я забочусь о порядке, о каждой мелочи в этом доме, который я так тщательно обустраивала годами, вкладывая в него душу! Ты же знаешь, я хотела отремонтировать Розовую комнату и превратить её в будуар или гостевую для наших знатных родственников, для самых уважаемых персон!
В её словах сквозила явная, неприкрытая, наглая ложь, которая заставила бы покраснеть даже менее бесстыжего и более совестливого человека, но Антониета была настоящей мастерицей выкручивать руки и манипулировать, и её лицо оставалось совершенно невозмутимым, застыв в маске оскорблённой невинности, почти святости.
— Нет, впервые слышу, — Роман внимательно посмотрел на неё проницательным и недоверчивым взглядом, в котором не было и тени сомнения. В его глазах замешательство смешалось с неприкрытой, почти нежной заботой, когда он перевёл взгляд на Эмили, которая всё ещё стояла на пороге, застыв в ожидании. Он ласково улыбнулся ей, и эта улыбка стала бальзамом для её израненной души, мгновенно притупив боль и смыв следы унижения. — Не волнуйся, моя дорогая Эмили. Мы обязательно найдём для тебя уютную комнату, которая понравится тебе, а не кому-то другому. Я ни за что не позволю отправить тебя на чердак, как ненужную, забытую вещь, пылиться среди хлама.
Глядя на него, Эмили почувствовала, как по телу разливается волна обволакивающего тепла, смешанного с глубоким, всепоглощающим облегчением, которое позволило ей расслабиться впервые за долгие часы. Обещание Романа стало для неё не просто словами, а настоящим лучом света, пробившимся сквозь сгущающуюся тьму отчаяния, гарантией того, что её достоинство не будет полностью растоптано и ей не придётся ютиться где-то на холодном пыльном чердаке, предназначенном разве что для давно забытых вещей и призраков прошлого. Впервые за этот бесконечно долгий, мучительный вечер в её душе затеплилась крошечная, но такая желанная искорка надежды, обещающая, что, возможно, ещё не всё потеряно и что в этом враждебном мире есть кто-то, кто готов встать на её защиту.
52
Эмили, словно настоящая трагическая актриса, привыкшая играть на сцене жизни, мастерски скрыла жгучую, пульсирующую боль старой раны за безупречной, но такой хрупкой вежливой улыбкой. Сдерживая едва заметное дрожание губ, она склонила голову и поблагодарила дядю. Её голос, удивительно ровный и почти безмятежный, был отточен годами тренировок, и ни одна нота не выдавала бушующих внутри неё эмоций — урагана отчаяния, ярости и глубокой обиды. Сквозь пелену непролитых слёз, готовых хлынуть в любой момент, она едва различала расплывчатые силуэты своих сестёр. Их ехидные улыбки, холодные и полные откровенного злорадства, казалось, оставляли в её сердце новый, ещё более глубокий след. «Всем спокойной ночи», — прошептала она, и эти слова стали не просьбой, а сигналом к немедленному, отчаянному бегству. Она поспешила покинуть душную, гнетущую комнату, где каждый взгляд, каждое слово сестёр казались острым, заточенным лезвием, направленным прямо на неё, готовым вонзиться в самое сердце и разорвать её на части.
Её душила не просто обида, а глубокая, жгучая горечь от невыносимой несправедливости, от бесконечных унизительных насмешек, которые ей приходилось терпеть от этих жестоких, пустых душ, называвших себя её родными сёстрами. Они были скорее хищницами, чем родственницами, и их яд медленно, но верно отравлял её жизнь. Словно загнанный зверь, преследуемый по пятам, она не шла, а почти бежала по длинному, окутанному тенями коридору, отчаянно, до боли в мышцах, сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Её грудь сжималась от сдавленного крика, горло горело, словно по нему прошлась раскалённая игла, но она стиснула зубы до скрежета. Она не позволит им увидеть её слабость. И только когда тяжёлая дубовая дверь тихо, но решительно щёлкнула за её спиной, отрезав от мира лицемерия, притворства и невыносимой боли, девушка наконец позволила себе рухнуть на пол. Её плечи задрожали, а из горла, словно прорвавшаяся плотина, вырвался сдавленный всхлип, который мгновенно перерос в безудержный поток горячих слёз. Они безжалостно залили её лицо, жгучие глаза и раскрасневшиеся щёки, смывая остатки выдержки и самообладания. Она сидела на холодном полу, обхватив колени дрожащими руками, и позволяла боли вытекать вместе со слезами, отчаянно надеясь, что так она сможет хоть немного очиститься.
Сквозь пелену слёз, мешавшую ясно видеть мир, превращавшую его в размытые, нечёткие пятна, едва различая ступени, Эмили, пошатываясь, начала подниматься по широкой, внушительной лестнице. Каждый её шаг был неуверенным, она спотыкалась, а мысли путались в бесконечном клубке отчаяния и усталости. Мир вокруг сузился до её собственной внутренней агонии, и она не видела ничего, кроме расплывчатых пятен и теней, пока не столкнулась с чем-то твёрдым и совершенно неожиданным. Удар был несильным, но неожиданным. Она резко остановилась, задохнувшись от неожиданности и лёгкой боли, и невольно вскрикнула. В ту же секунду её щека упёрлась в широкую, невероятно плотную и мускулистую грудь, а сильные руки, словно инстинктивно пытаясь удержать её от падения, крепко, но удивительно осторожно обхватили её хрупкие плечи, прижимая к незнакомому, но удивительно тёплому телу. От этого внезапного и интимного прикосновения по её телу пробежала дрожь, а в нос ударил тонкий, но явно мужской аромат — смесь дорогих духов и свежести.
Для Эрнесто эта встреча оказалась не менее, а пожалуй, даже более неожиданной. Он спускался по лестнице, погружённый в свои мысли о делах и предстоящем важном визите, и его обычно собранный ум разрабатывал стратегию будущих переговоров. И вдруг в тишине просторного холла
