Сон наяву - Рада Теплинская
История Романа, полная сожаления и чувства вины, разворачивалась медленно, словно болезненный процесс заживления старой раны. Каждое слово, каждая пауза в его рассказе были пропитаны горечью и самобичеванием. «Боюсь, никто из участников этой истории не может похвастаться тем, что оказался на высоте», — начал он, и его голос, обычно сильный и уверенный, теперь звучал приглушённо, почти шёпотом.
- Наверное, мы все совершали ошибки, поддавались слабостям. И, конечно, все в округе ещё долго перемывали нам с Антониетой косточки. Мелкие сплетни, злорадные перешёптывания за спиной — всё это делало ситуацию ещё невыносимее. Понятно, что мы все виноваты.
Он говорил о проступке, который навсегда изменил жизни трёх людей, оставив шрамы, которые, похоже, не могло исцелить даже время.
Он провёл рукой по своим седым волосам, словно пытаясь сгладить неровности прошлого, словно сама физическая память хранила отголоски той боли.
- Я не хочу сказать, что намеренно увел её у сына… Нет, я никогда не планировал ничего подобного. Всё произошло совершенно естественно, как-то само собой. Влечение, искра, вспыхнувшая между нами… Я даже не сразу понял, во что это выльется. Это было как наваждение, как сладкий яд, который постепенно отравил наши жизни.
В его словах сквозила не только вина, но и какое-то растерянное удивление, словно он до сих пор не мог понять, как позволил случиться тому, что произошло. Он словно был пленником рока, беспомощно наблюдающим за разворачивающейся трагедией. Их свадьба состоялась в сентябре шесть лет назад, под сенью увядающих листьев, и, как и сама осень, это событие предвещало не только красоту, но и неизбежный упадок. Под шелест опавших листьев они поклялись друг другу в вечной любви, не подозревая, что эта клятва станет проклятием для всех троих.
Роман снова покачал головой, вспоминая события тех дней. В его глазах мелькнуло что-то похожее на страх, словно он снова увидел перед собой призрак Эрнесто, вернувшегося с войны.
- Эрнесто узнал обо всём только после возвращения в «Кипарисовые воды», через два месяца после нашей свадьбы. Он вернулся с войны полный надежд, готовый начать новую жизнь с Антониетой… А его ждала такая новость. Конечно, я поступил как последний трус и негодяй, не сообщив ему о свадьбе. Я просто не смог найти в себе смелости.
34
Он замолчал, на мгновение погрузившись в лабиринт своих воспоминаний, словно пытаясь снова пережить те мучительные секунды. Тишина в комнате наполнилась призраками прошлого, воплотившись в образе молодого солдата, вернувшегося домой с мечтами о будущем только для того, чтобы обнаружить, что его мир разрушен.
- Мне казалось, что если он узнает о том, что его невеста стала моей женой, это только усилит его боль, усугубит ситуацию. Я лелеял глупую надежду, что время всё залечит, но, конечно, всё стало только хуже. Мой трусливый поступок лишь подлил масла в огонь, превратив тлеющие угли обиды в бушующее пламя ненависти.
Он думал, что защищает Эрнесто, но на самом деле защищал только себя от неизбежного столкновения с его гневом.
Роман в очередной раз тяжело вздохнул и пожал плечами, словно пытаясь сбросить с себя груз вины, который, казалось, давил на него всей своей тяжестью, сгибаясь под бременем прошлого.
- Может, я ошибался... Кто знает, может, было бы лучше сообщить ему обо всём сразу после свадьбы? Может, он смог бы пережить это, принять это... Но я был слишком слаб, слишком эгоистичен. Я думал только о себе, о своём счастье, не задумываясь о последствиях для других. Годы не облегчили его ношу, а только усугубили её, превратив в постоянную ноющую боль. Как бы то ни было, Эрнесто вернулся за невестой в «Кипарисовые воды», где его ждал сюрприз. И этот «сюрприз» был не праздничным фейерверком, а оглушительным взрывом, разрушившим все его мечты. Я до самой смерти буду помнить выражение его лица, когда он узнал, что Антониета стала моей женой. Это была смесь боли, ярости, непонимания… Это был взгляд человека, у которого рухнул мир, взгляд человека, которого предали самые близкие люди. В его глазах читалась надежда, которую он бережно хранил на войне, а теперь она была жестоко растоптана. Он украл у Эрнесто не только Антониету, но и веру в человеческую доброту, оставив зияющую рану в его душе.
На Романа было больно смотреть. Его глаза наполнились слезами, отражая всю глубину его раскаяния. Морщины на его лице казались ещё глубже, словно каждая из них была вырезана горьким опытом.
- Он наверняка так и не простил меня за такое вероломство, и, должен сказать, я не осуждаю его за это. Я украл у него будущее, его любовь, его надежды. Я не уверен, что на его месте смог бы простить себя. Иногда мне кажется, что я заслуживаю его ненависти. Он имеет на это полное право. Возможно, именно ненависть Эрнесто стала его личным наказанием, вечным напоминанием о содеянном.
Он замолчал, погрузившись в тяжёлое молчание, в котором эхом отдавалось его сожаление. В тишине комнаты было слышно только его прерывистое дыхание и тиканье часов, отсчитывающих неумолимое течение времени, которое, казалось, не могло залечить эту старую рану. История была рассказана, но рана, очевидно, всё ещё кровоточила и, вероятно, будет кровоточить до конца его дней. Он словно был обречён нести этот крест вины как напоминание о своей слабости и эгоизме, проклиная тот день, когда позволил запретной страсти завладеть им, и понимая, что расплачиваться за эту страсть ему придётся до самой смерти, не находя покоя ни в раскаянии, ни в тишине забвения.
Треск поленьев в костре наполнял пространство вокруг них тёплым мерцающим светом, но он почти не рассеивал холод, царивший в воздухе, холод, который отражал напряжение между Эмили и Романом Агиларом. Умом она понимала, что действия Романа предосудительны, что его предательство Эрнесто непростительно. И всё же, видя глубоко запрятанное отчаяние на его красивом лице, которое, казалось, несло на себе весь мир, она не могла не почувствовать укол жалости. Он любил Антониету, это было ясно, но его отношения с единственным сыном, Эрнесто, были постоянной, мучительной раной. Она гноилась между ними, словно тихий яд, отравляющий даже самые радостные моменты.
Роман смотрел в самое сердце пламени, где красновато-жёлтые языки танцевали в хаотичном балете, который, казалось, отражал смятение в его душе. Свет огня резко очерчивал его лицо, подчёркивая линии беспокойства и сожаления, пересекавшие его
