Сон наяву - Рада Теплинская
Эмили разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, ее неуемное любопытство, словно ненасытный зверь, требовало узнать, чем же все-таки закончилась эта запутанная история, этот клубок тайн и трагедий, который ее дядя Роман только начал распутывать. Ее воображение рисовало мрачные картины, подпитываемые туманными намеками и недосказанностями. Ей казалось, что от разгадки этих событий зависит нечто важное, что эта тайна каким-то образом связана с ее собственной судьбой, с ее будущим в этом новом, незнакомом и полном загадок месте под названием «Кипарисовые воды». Она чувствовала, как призрачные нити прошлого тянутся к настоящему, словно невидимые корни, переплетенные под землей, и жаждала понять, как этот запутанный узел повлияет на ее жизнь, какие тени он отбрасывает на ее новый дом. В ее душе горел огонь, побуждающий к познанию, к раскрытию секретов, спрятанных в глубине веков.
Но, с другой стороны, Эмили испытывала острую неловкость, почти болезненную. Расспрашивать дядю сейчас, когда каждое слово, каждая деталь давались ему с таким трудом, было невыносимо. Она видела, как тяжело ему ворошить прошлое, как воспоминания словно вытягивают из него жизненные силы, оставляя лишь бледную тень былого. Тяжёлый груз вины и сожалений, казалось, давил на его плечи, сгибаясь под своей тяжестью. Ей казалось жестоким ковыряться в его ранах, бередить незажившие шрамы прошлого, заставлять его заново переживать боль и трагедию. Она боялась, что ее любопытство станет для него еще одним ударом, еще одной причиной страдать.
За те три недели, что они провели в долгом путешествии к «Кипарисовым водам» — новому дому Эмили, — между ними установилась тёплая, доверительная связь. Роман оказался добрым, внимательным и интересным собеседником. Он рассказывал ей о мире, о культуре, о самом поместье, стараясь отвлечь её от тягот, связанных с потерей родителей, предлагая ей кусочки красоты и интересные факты, словно драгоценные камни, чтобы хоть немного скрасить её горе. Но всё же то, о чём сейчас рассказывал Роман, казалось ей глубоко личным, не предназначенным для её ушей. Это было его прошлое, его болезненный опыт, который он долго хранил в себе, словно драгоценную, но отравленную реликвию, тщательно оберегая от посторонних глаз. Это был мир, в который она не имела права вторгаться, мир, наполненный болью и трагедией, щедро приправленный разочарованием и потерями. Ей казалось, что она вторгается в его личное пространство, нарушает его покой.
Эмили видела, с какой болью дядя вспоминает события семилетней давности. Морщины на его лице становились глубже, словно выжженные клеймом времени и страданий, а взгляд, обычно такой живой и проницательный, терял привычную искру, угасал, превращаясь в тусклое отражение прошлого, полное тоски и сожаления. Ее сердце сжалось от жалости к этому славному, чуткому человеку, к этому новому близкому человеку, и глаза наполнились слезами сочувствия. Она чувствовала, как его боль отзывается в ней тихим эхом, проникает в самую душу, словно частичка его переживаний перетекает в ее собственную душу, окрашивая ее печалью. Она чувствовала себя невольной свидетельницей его терзаний, бессильным участником давно минувших событий, наблюдающим за трагедией, разыгрывающейся вновь у нее на глазах. Она хотела обнять его, успокоить, но боялась нарушить хрупкую атмосферу, усугубить его страдания.
— Если не хотите, можете больше ничего не рассказывать, — произнесла она тихо, почти шёпотом, словно боясь нарушить тишину. Её слова были искренними, продиктованными желанием оградить дядю от дальнейших мучений, избавить его от необходимости ворошить прошлое, вновь переживать боль. Она была готова отступить, отказаться от своего любопытства, пожертвовать желанием узнать правду, лишь бы не причинять ему боль, лишь бы облегчить его страдания.
33
— Я бы предпочёл никогда не говорить об этом, — ответил Роман, вздохнув, и этот вздох, казалось, вырвался из самой глубины его души, неся с собой груз прошлых лет. В его голосе звучала усталость, глубокая, всепоглощающая усталость, но в то же время и решимость, твёрдость намерений, словно он боролся с невидимыми врагами, противостоял внутренним демонам. — Но раз уж ты будешь жить в «Кипарисовых водах», тебе необходимо понять, почему Антониета вышла за меня замуж. А чтобы это понять, тебе нужно знать, что тогда произошло. К тому же, — он нахмурился, и в его глазах мелькнула ироничная искорка, словно он боролся с собственными демонами, пытаясь скрыть боль за маской сарказма, — если я сейчас не расскажу тебе о том давнем скандале, то наверняка какая-нибудь старая дева с огромным удовольствием поведает тебе о самых пикантных подробностях… в общем, выложит всё, что узнала от таких же сплетниц… и, конечно же, исключительно ради твоего блага! Его слова, хотя и произнесенные с легкой иронией, несли в себе оттенок горечи и усталости от людской злобы, от их склонности к пересудам и осуждению. Он знал, что стоит ему замолчать, как вокруг Эмили тут же начнут плестись сети лжи и полуправды, отравляя ее жизнь и искажая реальность.
Роман Агилар посмотрел на племянницу сквозь пламя костра, пляшущее между ними, словно живой посредник в этом непростом разговоре, освещая то одну, то другую сторону их лиц. Он видел в ее глазах смесь любопытства, сочувствия и опасения, сложное переплетение эмоций, отражающее ее внутренний конфликт. Он знал, что ей предстоит столкнуться с непростой историей, с прошлым, которое до сих пор бросало тень на «Кипарисовые воды», отравляло воздух вокруг, оседало пылью на старой мебели и влияло на судьбы живущих там людей. И он решил, что лучше она узнает правду от него, пусть даже болезненную и тяжёлую, чем будет вылавливать её по крупицам из сплетен и пересудов, из грязных слухов и предвзятых мнений, отравленных завистью и злобой. Он хотел дать ей возможность самой сформировать своё мнение, увидеть полную картину, а не стать жертвой клеветы и интриг, пешкой в чужой игре. Он хотел защитить её от тех, кто мог использовать прошлое, чтобы манипулировать ею, причинять ей боль. Он знал, что правда — это её броня, её щит в этом незнакомом и полном тайн мире, её единственное оружие
