Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
– Ищу Захара Левидова, – обратился Куган к госпитальному служителю. – Пришел проведать.
– Идите в пятую палату. – Служитель указал направление.
– Как он?
– Сестра расскажет.
В пятой палате было свежо, в раскрытые окна пахло морем. Койки стояли не тесно, половина – заправлена. Палатной сестры нигде не было, но Куган сразу увидел Левидова. На бледное отечное лицо сослуживца тут же наслоились другие лица: мертвенные лица раненых, людей в перевязках, людей с обрубками вместо рук и ног.
Куган замер в изножье койки. Левидов бредил бессвязно, его голова раскачивалась на подушке, как шлюпка на волнах.
– Пить, – сказал он в бреду, не открывая глаз.
Куган поискал взглядом графин с водой.
– Пить кровь… кровь… кровь… – Голос затих.
Пожилая сестра милосердия бесшумно подошла со спины, склонилась над койкой и погладила большую воспаленную голову Левидова.
– Как он? – спросил Куган. – Поправится?
– Христос сил даст. Пойду ванну готовить.
– Я здесь посижу?
Сестра задержалась на водолазе грустными торопливыми глазами.
– Посиди, посиди. Лежать другим положено.
Прежде чем выйти, сестра задержалась у соседней койки, чтобы поправить подушку под головой больного с землистым лицом.
Куган устроился на табурете. Левидов дышал часто, синяя грудь вздымалась и опадала. Вдруг, будто почувствовав, Левидов открыл глаза и глянул осмысленно. Куган хотел рассказать о похоронах Клеста, но вместо этого зачем-то попробовал ободряюще улыбнуться – вышло скверно.
Ваську Клеста похоронили в Кладбищенской балке вблизи Карантинной бухты. Отпевали в храме Всех Святых. Раньше Куган любил возиться с выжигательным аппаратом, мог часами выводить по дереву угольный рисунок. Теперь же не мог: перед глазами вставал Клест с автогенной горелкой.
– Что знаешь о русалках? – спросил Куган, заглянув на камбуз.
Гальченко почесал щетинистый подбородок, поправил передник.
– Не нашли «Русалку».
Куган уставился на кока.
– Вот тебе на. Забыл науку. – Гальченко покачал высоким колпаком и вернулся к растиранию горчицы. – В девяносто третьем шукали судами, в девяносто четвертом – водолазами. Впустую. Так и лежит броненосец на донышке где-нить под финским берегом. Но ничего, и его поднимут. Дай время.
Куган понял, о какой русалке говорит Гальченко, и потерял интерес.
– А настоящих? – спросил он.
– Чего настоящих?
– Настоящих русалок видел?
– Ну, мелешь! – Гальченко хрюкнул. Оглянулся на полки, где сияли кастрюли, чумички, подносы, ножи, вилки да ложки – мол, слыхали.
Куган делано улыбнулся.
– На обед-то что? Греча со зразами? Утка?
– Миндальный торт с черными раками! Что, что…
– Мож, уха?
Гальченко варил замечательную похлебку из судака, наваристо-головастую и требухастую: в этом-то и заключался секрет – готовить из нечищеной рыбы.
– Узнаешь, когда в тарелку заглянешь. Картошки лучше начисть.
На обед был жирный суп с вермишелью.
Долгими вечерами Куган смотрел на своих чешуйчатых питомцев – как они роются в песке, спят, лакомятся давлеными ракушками, шевелят перышками и хвостиками – и думал о случившемся на глубине.
Куда шла лодка с тварью? Что делала у берегов Севастополя? Как долго лежит на дне? С Гражданской войны, когда город пестрел от английских и французских френчей? Дольше? Кем была тварь – псом или хозяином? Ее заточили? Перевозили, как торпеду? Пытались убить?
Много металла лежало в брюхе Черного моря. Тьма кораблей, пошедших ко дну в годы Гражданской и империалистической войн. Но лучше бы проклятая лодка никогда не была найдена. Продолжила бы погружаться в грунт и постепенно превратилась в овальный холмик, занесенный грязью и илом. В неприметную подводную могилу, омываемую морскими течениями.
Что было бы, не полезь он внутрь, не открой серебряный ящик-гроб? Как повела бы себя рыбоженщина на суше, в сухом доке? Выброшенная на берег тварь… Куган был уверен, что русалка может дышать воздухом: он читал о двоякодышащих рыбах. Но как бы она себя чувствовала в непривычной среде, окруженная людьми? Решила бы, что видит кошмарный сон на глубине?
Неделю он механически продолжал кормить своих водяных питомцев – завтрак в половине восьмого, обед в двенадцать, ужин в четыре, все согласно корабельному расписанию, – а потом не выдержал и выпустил коллекцию в море. Освободившиеся банки отдал Гальченко.
Тревога не обрывалась даже во снах. Вместо сплошной холодной черноты пришли кошмары. Заснув, он открывал глаза с той стороны и видел зеленую воду и висящую над ним, парализованно лежащим на койке, страшную русалку. Против воли заглядывал в черные неподвижные глаза, в спиральную бесконечность зубастой пасти, во тьме которой бился костяной язык.
«У русалки мерцающий взгляд,
Умирающий взгляд полуночи,
Он блестит, то длинней, то короче,
Когда ветры морские кричат».
В одном из кошмаров он увидел под водой Клеста. Покачивая кровоточащей культей, молодой водолаз сидел на качелях-беседке, которые летели над снарядными ящиками, аэропланными бомбами, паровозными колесами, расколотыми памятниками Ленину, могильными плитами, скелетами в карнавальных масках. Клест был без шлема и манишки, в исполосованной водолазной рубахе, но его бледное скуластое лицо блаженно улыбалось. Дышал Клест мерзостной алой жаброй – рассеченным до позвоночника горлом.
Две недели боролся Левидов с подкравшейся смертью. Выдюжил, поправился, окреп. О визите Кугана в госпиталь они не разговаривали. О чем говорить? Один умирал, другой смотрел – обычное дело.
* * *
Сухопарый привратник у ворот Института рыбоведения глянул подозрительно:
– К какому профессору?
– Э-э… к любому, – растерялся Куган. – По поводу путевки.
– Какой путевки?
– Миграционной… ну, для рыб… Хочу узнать…
– Узнать? Не справочное бюро, поди.
– Я водолаз, из Экспедиции.
– Гляди ж ты! – Привратник даже улыбнулся. – У меня брат из ваших, на Балтике сейчас!
– А фамилия как?
Через минуту Куган шагал по институтскому двору. Привратник посоветовал обратиться к профессору Корнилову.
Корнилов оказался приземистым лохматым человеком в белом и почему-то мокром (хотя чего удивляться: рыбы ведь!) халате. Он радушно принял Кугана и с большим интересом выслушал его сбивчивое описание кольца, виденного на перепончатой ноге рыбоженщины. О самой рыбоженщине Куган, разумеется, промолчал.
– Плоское, металлическое, с гребнем и циферками… – задумчиво повторил профессор. – На ком, говорите, его видели?
– Под хвостом морского кота, – соврал Куган.
– И где сейчас этот кот?
– Убег. Резвый, зараза.
– Это у них есть, не отнять, – покивал профессор. – И шипом прихватить могут… Жаль, что убежал. Без колечка и помочь вам нечем, увы. А так вы и сами все верно сказали, товарищ водолаз. Гребень меня только смущает, не слышал, чтобы на миграционных метках гребешки делали, но в целом – паспорт это рыбий, других версий не имею. Там и возраст быть должен, и место, и какой биологической станцией выдан. А
