Студент богословия - Майкл Циско
Тео снял маленький воздушный насос с одного из бракованных холодильников. Студент богословия прилаживает к нему шланг и металлическое кольцо с просверленными через равные интервалы отверстиями. Опускает его на дно банки с формальдегидом. Дезден кладет сверху скользкий мозг Альберта. Воздушный насос тихо мурчит на столе, изрыгая пузырьки, ртутными столбиками поднимающиеся на поверхность. Тео неохотно тащится вниз. Студент богословия не ошибся, полагая, что кипение пузырьков ускорит ферментацию, и теперь смотрит, как желтоватые нити воспоминаний Альберта покидают плоть, смешиваясь с химикатами. В свете флуоресцентных ламп он закатывает рукава и ждет.
Тео расчленяет мягкое, набухшее тело Альберта, дюйм за дюймом, когда слышит шум наверху. Взлетает по лестнице, пинком распахивает дверь. Студент богословия корчится у открытого окна — щеки и подбородок мокрые, глаза пустые. Насос и кольцо лежат на столе, в лужице формальдегида, банка — у него в руке. Скривившись, он подносит ее к губам, делает глоток и тут же блюет из окна. Пытается снова, и его опять выворачивает.
— Что ты делаешь?.. Ты это пьешь?!
Студент богословия отвечает, гнусаво и хрипло:
— Он мертв дольше Чана… слов не разобрать… нужно приглядеться… — Он раздраженно встряхивает банку — Этого мало!
Дезден смотрит на студента богословия. Их взгляды смыкаются. Внезапно его осеняет.
— Подожди, не пей пока, — вскинув руки, он бросается вниз. Схватив с прилавка нож, подходит к Альберту, аккуратно отрезает кусочек печени и возвращается в комнату.
— Проглоти.
Студент богословия упирается в него мутным взглядом, по лицу текут слезы.
— Так тебя не стошнит…
Он медленно поднимается с пола. Дезден осторожно подает ему мясо. Скривившись, студент богословия запихивает его в мокрый от слюны и формальдегида рот.
— Глотай, не надо жевать.
Горло студента богословия вздувается — на миг кажется, что его снова вырвет, и все же он проталкивает мясо внутрь. Тео кладет руку ему на плечо.
— Подожди пару минут, пока живот не успокоится, и попробуй еще.
Время идет. Тео застывает у двери. Цепляясь за стену, студент богословия поднимается на ноги и снова подносит банку к губам. Тео видит, как закатываются его глаза, трупный, химический запах щекочет ноздри, пока студент богословия пьет, содрогаясь с каждым глотком. Затем, внезапно успокоившись, он выпрямляется, ставит банку на стол и садится, безмолвно глядя перед собой. Тео возвращается в лавку.
Теперь паутина Эклоги проступает вокруг куда яснее. Охваченный тошнотворной тягой, он скользит по ее строкам — страницы шелестят внутри, раскрываются, не причиняя, однако, боли, растворяются в темноте. Вихрь призраков вырывается из его тела, ввинчивается в воздух, вырастая из колен, шеи, ключиц, студент богословия оборачивается, чтобы увидеть, что дальше, и его затягивает в ревущую черную бездну. Он скользит по ее краю, опускаясь все ниже, пока не ныряет в липкую мглу прошлого, и, пробивая лед памяти, слепо, в миллионах лет отсюда, берется за ручку.
Этот словопыт, Альберт, работает урывками, целые дни вылетают у него из головы, воспоминания как осколки — в них отражаются стены и окна со шторами, иногда постель; время завтракать, но подают ужин, на улице темно — да, час вечерний, и пора спать, купаться, обедать, какой сейчас день? Отголоски музыки в призрачных комнатах, хорошенькая жена — тут как тут.
Слова появляются и исчезают, запиши, приготовься, соберись и иди за ними, квадраты окон становятся заплатками облаков, фонари — одуванчиками, хорошенькая жена укрывает его одеялом, сын стоит во тьме у кровати, хорошенькая жена, улыбаясь, опускает подушку, прижимает к его лицу, ему жарко, перья набиваются в рот, он не чувствует ног и рук, кусок льда взрывается у него в груди, смыкается ночь, молния студента богословия бьет в пустоту, слишком поздно, все пропадает — целая тетрадь слов, а он упустил одно — самое важное!
Проводник — откидываясь на спинку стула, — проводник — скользя ладонью по волосам, — проводник — к самой Эклоге. Студент богословия вытирает подбородок, смотрит на банку, на обои, желтеющие сквозь жидкость, и чувствует липкую вонь мертвого мозга. Она почти выветрилась.
Найди проводник, пробейся, вернись к нему, взгляни на изнанку его тусклой жизни. Склонившись к банке так, что струйки едкого химического запаха пальцами лезут в горло и под своды черепа, забивают нос и вскипают за глазными яблоками, он пьет, чувствуя, как формальдегид прожигает его насквозь. Теперь все размыто, волны воспоминаний несут Альберта сквозь детские и раздевалки, мимо сумрачных семейных пикников в бурлении туч, по океану цвета рвоты — и с подобным же запахом, — что ревет и гонит корабль дальше и дальше, и все это время студент богословия рядом — на палубе, под детской кроваткой, в глазах друзей — как призрак, у дверей — как вампир. Разбивает его воспоминания, словно зеркало, вытягивает из рамы осколки, шагает в открывшийся темный провал — туда, откуда явились слова, — и сразу же тонет в водовороте ухмыляющихся лиц, ему протягивают книги, тяжесть которых не дает сдвинуться с места. Кольцо охватывает палец и пригвождает к земле, одеяло давит на грудь, годы наваливаются на плечи: студент богословия пытается выбраться из-под этой лавины или достичь дна, барахтается, уже не разбирая направления. Без передышки, без остановки, без просвета. Воскресная школа, готовка, прачечная, разговоры, еда, сон, вздохи, скука, усталость.
Теперь он хочет одного — просто выбраться отсюда, разбивает дружелюбные лица, пинками ломает книжные полки, выбрасывает тарелки и кровать из окна, отрезает палец с кольцом, прыгает с крыши; облизнувшись, засовывает карандаш в рот и грызет свинцовый штифт, как леденец, срывает со стены календарь, рвет одежду, рушит дом, пока не остается ничего, кроме места, виденного во вспышке молнии, и слова, грянувшего во тьме. Мгновение, и он оказывается в той же проклятой комнате, на том же проклятом стуле и мчится по лестнице — вон из лавки, иначе разнесет и ее.
