Студент богословия - Майкл Циско
По широкой дуге студент богословия возвращается к Тео. Он смотрит в небо так пристально, что врезается в фонарные столбы и запинается о камни мостовой. Ощущение взгляда в бездну медленно нарастает, голова кружится, и приходится остановиться, чтобы не упасть. Луна только народилась, едва различимый черный шар плывет над острыми крышами, в водостоках тонут звезды, закрытое око неба следит за ним.
Слева тянется улица Тео. Лавка разрушена.
Студент богословия бежит по осколкам стекла. Пригнувшись, влезает в пролом, зияющий на месте двери. Внутри, у дальней стены, валяются смятые холодильные витрины, кольца внутренностей и провода разбросаны по оставшимся, исцарапанным плиткам. Опустив голову, он видит на полу следы шин.
Дезден выглядывает из морозильной камеры, смотрит на него — с ужасом в глазах. Быстро подходит, все еще в фартуке, со скруткой ножей.
— Две машины явились, пока тебя не было, — взмахнув рукой, он указывает на разрушения. — Я успел избавиться от трупа…
— Что с Альбертом и Чаном?
— Они в безопасности — в банках. Забрал их, когда машины уехали.
— Видел, кто за рулем?
— Окна тонированные.
— Ты собрался?
— Было бы что собирать.
— Подожди. — Студент богословия выходит на улицу, переступая через балки, прежде державшие потолок. Горло перехватывает — медленно сжимает в тисках, на миг ему кажется, что город ушел под воду. Он бредет к таксофону на углу.
— Это я. Мне нужно новое место, машины добрались до лавки Тео.
Фасвергиль долго молчит. Отходит от телефона и возвращается через пару минут — с адресом.
— Оцени ущерб. Жду отчета.
Гудки.
Запахи еды, голоса, скрежет камней под ногами, Дезден среди руин. На лице его — горечь.
— Это ужасно, просто ужасно, — говорит он.
Дом
ысокие сорняки вокруг дома топорщатся, будто шерсть испуганной кошки, льнут к забору. Как и повсюду на участке, краска на нем давным-давно облупилась, обнажая старые, серые, рассохшиеся доски — новые здесь разве что царапины. Крыльцо поднимается на пятнадцать футов от земли, промежутки между поддерживающими балками закрывают сломанные плетеные ширмы, сзади дом подпирает холмик, заросший колючим, непроходимым пустынным кустарником и тоненькими дубами. Студент богословия тащит мешок, в котором что-то хлюпает, а иногда и звенит, как бьющееся стекло. Он поднимается, держась за перила, — на крыльцо, тоже огражденное. Перекладины торчат вдоль фасада, как кости, голые и окаменевшие. Тео обгоняет его, кусая губы, распахивает дверь. Им открывается зев дома — огромный центральный коридор с крохотными комнатами, рассыпанными по трем этажам, на каждый из которых ведут притулившиеся у стен отдельные лестницы — новые перила, тени ребер на штукатурке.
В сумраке студент богословия чувствует облегчение, света в последнее время было слишком много. Тошнотворная тяжесть прямых солнечных лучей пугает его, он вскидывает голову, щурится, шагает осторожно, как старик. Внимательно осмотревшись, выбирает лестницу и уносит Альберта и Чана на третий этаж, где им предстоит работать. Тео возвращается к тележке и приносит на кухню новую полку для ножей, затем подключает последний оставшийся холодильник.
Вечером они бродят по крыльцу, скидывая в сорняки пыль и мертвые листья. На другой стороне улицы сонная россыпь домов и складов с выбитыми дверьми. Ветер приносит темный теплый воздух, изгрызенный варанами, прокалившийся за день в пустыне. Дезден рассеянно бросает в паука один из ножей, следит за его полетом, склоняет голову к плечу. Студент богословия поднимает глаза.
Острие глубоко вошло в доску, полированная стальная рукоятка еще дрожит, но паука нигде нет. Его и не было. Пожав плечами, Тео вытаскивает нож.
Позже их навещает мисс Вудвинд. Дверь открывает Тео. Сквозняки ведут мисс Вудвинд по пустому зеву дома, от лестницы к лестнице, пока, наконец, лента перил не уносит ее наверх. Она обнимает себя, но в глазах ее нет страха, только злость.
Комната студента богословия под самой крышей. Он работает, скинув пиджак, мастерит из зонтика прорицательную машину. Мисс Вудвинд входит в мансарду и на мгновение застывает. Смотрит на огромный игрек подтяжек у него на спине — темней выцветшей черной рубашки с серебристым воротничком и обтрепанными манжетами. На правом локте у него прореха, в которую видна белая рука, холодная и твердая, как обточенный водой камень.
Она здоровается. Он предсказуем. Забыл об офисе, и мисс Вудвинд решила ему напомнить. Он смотрит на нее испуганно — ее появление в доме застало его врасплох — и достает одну из тетрадей. Пока она садится на раскладушку и читает новые записи (ни одна из которых не имеет отношения к Каталогу), он возвращается к своему проекту, горя от нетерпения. Стержень зонта, отпиленный у спиц, украшают различные шестеренки и рычаг с номеронабирателем. Спицы обрезаны, чтобы соответствовать определенной шкале, каждая либо на три четверти, либо наполовину короче предыдущей. На концах спиц — крохотные жестянки, увенчанные кранами и перьями авторучек. Студент богословия тянет тонкую леску от каждого крана вниз по спице, закрепляя ее на центральной шестерне.
Мисс Вудвинд заканчивает читать и откидывается назад. Раскладушка провисает почти до пола. Подушки нет, только простыня в желтых пятнах химикатов. Она снова выпрямляется и смотрит, как он работает. Затем идет к нему вместе с заметками.
— Снова ходил во сне.
Он кивает. Ее аромат окутывает его.
— Пока этого хватит, но… у меня дурное предчувствие, — она чуть морщится. — Ты…
Она шлепает его по лбу, и он изумленно отшатывается.
— Ты ускользаешь, — тихо говорит она. — Куда бы ты ни шел, всегда возвращайся ко мне.
Наградив его строгим взглядом, мисс Вудвинд смотрит на стол.
— Что это?
— Ерунда. Прорицательная машина, но она еще не готова.
— Как она работает?
— Устанавливаешь на нее бумажный круг, наполняешь краны разноцветными чернилами, не глядя поворачиваешь заводную ручку. Сцепление шестерней случайно, одни расправят ее, — он указывает на медную пружину среди зубцов, — другие запустят механизм, третьи откроют краны. Щелкнешь рычагом, и машина начнет вращаться, пружина расправится по или против часовой стрелки, рывками, быстро или медленно, непредсказуемо.
— И все это время с перьев
