Не бойся меня - Дарина Александровна Стрельченко
В ней «Цеплекс» оказался, и Саша, добравшись туда и расплатившись, с вожделением вскрыла голубенькую пупырчатую пачку – прямо в светлом тесном, пропахшем чем-то стерильным зале. Сунула таблетку под язык. Она уже прочла инструкцию – и на бланке врачихи, и в интернете – и знала, что принимать таблетки можно трансбуккально и сублингвально[22]. Ей больше нравилось «сублингвально», да и горчило так как будто чуть меньше: «Цеплекс» оказался жутко противным на вкус. Можно было, конечно, запить, но – по крайней мере, так обещали на каком-то форуме, – если рассасывать таблетку, она начнет действовать быстрее.
Ничего не начала.
Когда в тесном подземном переходе Саша встретила группу парней, шагавших навстречу, сердце укатилось в пятки, а мозг выключился. Она все еще шла – автоматически; ноги двигались сами. Но в груди и ушах грохотали, сводя с ума, барабаны. Парни смотрели в упор, все как один. Саша ощутила себя мышкой в мышеловке. Крайний из парней, тот, что оказался ближе всех, протянул руку и попытался тронуть ее за грудь. Промазал: Саша увернулась и, едва сдерживая крик, бросилась обратно, вверх по ступеням, слыша за собой хохот и мат. Вырвавшись на улицу, она побежала куда глаза глядят – лишь бы подальше. Едва не попала под велосипед курьера. Отпрыгнула в последний момент, влетела в стену, грязную, мокрую, каменную, прижалась к ней и разревелась. Тени накатывали. В ушах звучало одно и то же, одно и то же, одно и то же… У нее что, на лбу написано, что она добыча? Юбка не приглашение! Что с ней не так, почему она притягивает эту гадость, эту гнусность, эти взгляды, эти грязные слова? Что ей теперь – вообще из дома не выходить? Что? Что?!
То, что одолевало ее во сне, в дороге, в любую минуту, когда она не была занята, то, что она так долго давила в себе, не давая прорваться и захватить ее целиком, – наконец прорывалось, захватывало, накрывало.
Сашу вырвало, а потом она стояла, рыдая, у стены чужого дома на каком-то проспекте, мимо неслись курьеры, шагали люди и мчались машины. Она чувствовала себя заляпанной, облапанной, грязной. Вокруг было много огней; Саша трясущимися руками открыла карту и поняла, что она почти в центре, на Кутузовском проспекте. Она прижалась лбом к стене. Прохлада. Влага. Как же далеко отсюда до общаги – в полупустом метро, а потом еще десять минут пешком через гаражи и пустырь. Саша, дрожа, набрала Алёне:
В ближайшие пару недель не смогу быть в офисе. Можешь, пожалуйста, присылать задачи в почту?
Никаких «прости», никакого объяснения причин. Не было не то что сил на это – не было даже мысли объясниться хоть как-то. Да плевать. Плевать. Даже «Эклектика» не стоит таких нервов и обессиливающего, выматывающего страха.
Ноутбук с ней, паспорт с ней, карточки с ней. Саша присела на мокрый выступ фундамента и с телефона купила билет. Поезд уходил в половине первого ночи. Часы показывали двадцать минут одиннадцатого. Ноги гудели, но при мысли о том, чтобы влезть в темный салон такси, к горлу подкатывало, пульс учащался – хотя куда было еще.
Чувствуя, как обострились ощущения, как она пошатывается, как в нос лезут запахи курева, и дождя, и бензина, Саша, шатаясь, пешком пошла на вокзал. Не так уж далеко, если подумать. Девять километров. Один час сорок шесть минут в пути, если по широким улицам, не срезая через дворы и переулки. Как раз успеет.
Добравшись до «Арбатской» по светящейся неспящей Москве, Саша уже почти смеялась над своим решением. Но возвращалась мыслями к общаге, к парням, к подземным переходам и снам – и ускоряла шаг, стараясь по дуге огибать любых встречных.
* * *
Поезд сильно трясло, но полз он как черепаха. Подолгу стоял в тупиках, потом неожиданно вздрагивал – дрожь сотрясала столы, сочленения, оконные рамы. Пыльная влажная занавеска то и дело падала вместе с хлипкой палкой. Саша устала поднимать ее и после третьего или четвертого падения оставила лежать так: одним концом упершись в раму, вторым – в стол.
Соседи напротив достали колбасу, заварили доширак, принялись смачно пить чай. На Сашу поглядывали искоса и с недоумением; еще бы – не вставала с места с самой Москвы, не двигалась, вжавшись в стенку, глядя в окно, стараясь сидеть так, чтобы снаружи ее не было видно. Поначалу Саша едва справлялась со страхом при мысли, что если он следил за ней этим вечером – он тоже сейчас в вагоне; что он пас ее и проник в поезд. Но ничего не происходило, в вагоне шла обыкновенная плацкартная жизнь: ели, разговаривали, смеялись, ругались на духоту, холод и неисправный туалет, – и она постепенно расслабилась, чувствуя, как в голову пробирается усталый туман. Но засыпать было нельзя, и Саша не расправляла постель.
«Можно было не брать постельное белье», – мелькнуло в голове. Она слабо отмахнулась от этой мысли.
– Девушка! Чаю не хотите?
Она вздрогнула, но это был всего лишь пожилой мужчина, сидевший напротив. Судя по всему, он ехал с сыном – молчаливым парнем, который не слезал с верхней полки.
Саша покачала головой. Выдавила улыбку.
– Вы и не ели ничего.
– Не хочется. Голова болит, – соврала Саша.
– Ну, смотрите, – укоризненно сказал мужчина, а Саша подумала, что зря соврала: голова и вправду заболела. Сначала почти незаметно, боль только изредка вспыхивала вязкой противной горошиной в виске; потом принялось печь висок и глаз, следом тяжесть раскатилась по затылку. Саша потянулась за таблеткой, но сообразила, что у нее с собой нет даже кружки и ложки; как назло, и термокружку она сегодня оставила в общаге. Брать посуду у проводника не хотелось – как-то раз она видела, как проводница мыла пол, а потом кто-то подошел к ней и попросил чай; проводница вынула чашку, даже не снимая перчаток. Вспомнив об этом, Саша почувствовала, как подкатывает тошнота. Сглотнула. Ничего, придется потерпеть. Осталось всего-то шесть часов. Шесть
