Эти странные Рэдли - Мэтт Хейг

– Клара, я…

– Мама, мы договорились. Если я не приду, это вызовет подозрения.

– Ну хотя да, стоит вести себя максимально естественно, – соглашается Хелен.

Роуэн поднимает брови и начинает есть. Клару, похоже, что-то беспокоит.

– Почему у нас постоянно работает «Радио-4»? Мы же его никогда не слушаем. Раздражает. Это такой обязательный атрибут среднего класса или что?

Роуэн с удивлением разглядывает эту новую личность, которая вселилась в его сестру.

– Клара, заткнись.

– Сам заткнись.

– Господи, ты что, реально ничего не чувствуешь?

Питер вздыхает:

– Ребята, перестаньте.

– Все равно ты ненавидел Харпера, – говорит Клара, изучая брата так, как будто это он сегодня сам на себя не похож.

Роуэн берет вилку и тут же кладет ее обратно. Он совершенно вымотан, но чувствует, как внутри закипает гнев.

– Я многих не люблю. Ты ради меня всю деревню уничтожишь? Стоит только попросить, да? Потому что меня, например, одна тетка в «Обжоре» обсчитала на днях…

Хелен смотрит на мужа, который опять пытается всех успокоить.

– Ребят… – говорит он, примирительным жестом поднимая руки, но Роуэна и Клару уже понесло.

– Я себя защищала! А если бы ты не был такой сопливой тряпкой, то жил бы гораздо лучше.

– Тряпкой. Прекрасно. Спасибо вам, графиня Клара Трансильванская, за мысль дня.

– Пошел в жопу.

– Клара! – рявкает Хелен, проливая апельсиновый сок мимо стакана.

Клара отпихивает стул и вылетает за дверь. Чего она не делала никогда в жизни.

– Идите вы все в жопу!

Роуэн откидывается на стуле и смотрит на родителей.

– Она сейчас превратится в летучую мышь?

Потерянные люди

Вот и он. Седьмой круг ада.

Уилл подъезжает, по пути рассматривая главную улицу. Выкрашенный фиолетовым магазинчик детской обуви «Динь-Динь». Пенсионного возраста паб и опрятная кулинария. А это что, секс-шоп? А, нет. Магазин модной одежды для этих приличных, с низкой самооценкой, которые считают, что ночь в кудрявом парике и обшитых блестками шмотках заглушит боль их существования. Ну и аптека, как план Б. Ходят в своих балахонах, выгуливают трусливых собак-психопатов – и все равно вокруг царит удушающая атмосфера комфорта, жизни, прожитой на минимальных оборотах. Он останавливается на светофоре, пропускает пожилую пару. Старики медленно поднимают пятнистые руки в благодарственном жесте.

Едет дальше, мимо одноэтажного здания. Оно приткнулось у дороги, стыдливо пряча за деревьями свою неуместную новизну. Вывеска сообщает, что здесь находится хирургическое отделение. Уилл представляет, как его брат торчит там изо дня в день в окружении больных и непригодных в пищу организмов.

Я увожу сквозь вековечный стон, думает он, вспоминая строфу из Данте. Я увожу к погибшим поколеньям… Входящие, оставьте упованья [9].

Вот и конец маршрута. Маленький черно-белый знак, почти полностью прикрытый листвой разросшихся кустарников.

Садовая аллея. Уилл притормаживает, сворачивает налево и щурится от попавших на него лучей низкого солнца, висящего над фешенебельными домами.

Медлительность и затишье, которые бросились в глаза еще на главной улице, здесь как будто усилились вдвое. Перед особняками в стиле Георга и Регентства, построенными еще до первой смерти Байрона, на дорожках стоят сияющие и бесстыдно роскошные автомобили. Они как будто созданы только для того, чтобы вот так красоваться на парковках и никуда не ехать, а только лелеять свое высокотехнологичное нутро.

Ясно, думает он, трейлер времен Вудстока здесь будет как гигантский прыщ на ровном месте.

Он паркуется на узкой дорожке напротив дома.

Табличка с номером «17». Дом большой, довольно стильный, отдельный, с двумя входами, даже пытается казаться не хуже соседнего, более роскошного здания. Уилл разглядывает транспортное средство семьи Рэдли. Автомобиль для нормального благополучного семейства. Да уж, образ они создали совершенно убедительный.

На Уилла накатывает слабость – возможно, из-за солнечного света. Он не привык бодрствовать в такой час. Не ошибка ли это?

Ему нужны силы.

Поэтому он, как всегда в такие минуты, тянется под сиденье и достает свернутый старый спальник. Сует руку в теплый кокон и вынимает из его недр бутылку багровой крови.

Нежно трогает этикетку, на которой своей рукой ко-гда-то вывел «ВЕЧНАЯ – 1992».

Он не открывает ее. И ни разу не открывал. Еще не бывало достаточно серьезного или отчаянного повода. Ему достаточно просто посмотреть на нее, коснуться стекла, представить вкус. Точнее, вспомнить, каким он был тысячи ночей назад. Через минуту он снова засовывает бутылку в спальник и убирает назад.

Уилл улыбается, предвкушая радость, потому что совсем скоро он снова увидит ее.

Красотка

Клара рассматривает постеры на стене.

Грустный бигль.

Обезьянка в клетке.

Модель в шубе из натурального меха, за которой по подиуму тянется кровавый след.

Резкий фокус, яркие картинки. Она рассматривает свои руки, отчетливые полумесяцы у основания каждого ногтя. Она может пересчитать все складочки кожи на суставах. И ее совершенно не тошнит.

Мало того – она бодра и полна жизненных сил, чего вообще никогда не бывало. Прошлой ночью я убила Харпера. Шокирующий факт, но она не шокирована. Это просто факт, такой же, как все остальные факты. И чувства вины она не испытывает, потому что она никому не причинила вреда намеренно. Да и в чем смысл вины? Всю свою жизнь она была без вины виновата. Виновата в том, что родители переживают из-за ее режима питания. Виновата в том, что забыла выбросить мусор. Виновата в том, что дышит углекислым газом, отнимая его у деревьев.

Нет. Хватит. Клара Рэдли больше не будет мучиться виной.

Она снова смотрит на постеры. Зачем она вообще повесила у себя в комнате это уродство? Не лучше ли смотреть на что-то приятное? Она переползает через кровать и снимает плакаты.

Освободив стену, она принимается развлекаться перед зеркалом, трансформируясь и наблюдая, как удлиняются и заостряются клыки.

Дракула.

Нет Дракулы.

Дракула.

Нет Дракулы.

Дракула.

Она внимательно изучает изогнутые острые зубы. Трогает их, вдавливает в подушечку большого пальца. На пальце выступает крупная, похожая на спелую вишню, капля крови. Она с наслаждением слизывает ее и замирает, прежде чем вернуться в человеческое обличье.

Впервые в жизни до нее доходит, что она привлекательна. Я красотка. Она стоит перед зеркалом – гордо выпрямив спину и улыбаясь, наслаждаясь собственной внешностью, а у ее ног валяются смятые антиживодерские постеры.

И еще одна перемена: она кажется себе невероятно легкой. И вчера, и позавчера, и всегда на нее как будто давил какой-то груз, даже учителя постоянно ворчали по поводу ее вечно опущенных плеч. Сегодня же она стала почти невесомой. И стоит Кларе сосредоточиться на этой легкости воздушного шарика, как ее