Почти идеальный мир - Лоран Гунель
Давид поднял на него глаза:
– То есть?
Министр снова вздохнул:
– Не хочу вас шокировать и не пытаюсь оправдывать программу в ее новой версии, но, если посмотреть на общую картину, мы видим некую… я бы сказал, мудрость… но нет, скажем иначе: здравомыслие…
Давид вытаращил глаза.
– Мы, люди, – продолжил министр, – часто пребываем в состоянии аффекта, и, естественно, это вредит нашей способности рассуждать здраво…
– И? – недоуменно скривился Давид.
– Есть старики, пребывающие в добром здравии, – пенсия им в радость, они продолжают потреблять и наслаждаются жизнью на полную катушку. Но за определенной чертой они только страдают и уже не могут быть счастливы. Не медвежья ли эта услуга – поддерживать в них жизнь? Вопрос заслуживает быть заданным…
Поскольку Давид потерял дар речи, министр продолжил:
– И ведь есть еще интересы общества в целом. С точки зрения экономики пенсионер в хорошей форме тратит деньги и тем самым вертит систему. Старик со слабым здоровьем сидит дома, потребляет немного, а вот обществу стоит довольно дорого: ему требуются лекарства, уход… И все это – без малейшей надежды на ремиссию. Не лучше ли уйти чуть раньше от передозировки серотонина, счастливым, с улыбкой на губах и не зная, что с тобой происходит?
Он выдержал паузу и прибавил:
– Видите ли, вот поэтому искусственный интеллект так интересен: он не знает чувств, свободен от человеческого контроля, великолепно рационален и умеет принимать за людей наилучшие решения. Решения, которых они сами принять не в состоянии.
37
Домой Давид вернулся удрученным и очень растерянным. До последней минуты он верил в эту построенную на прогрессе модель общества.
«Но, несомненно, – говорил он себе, – наши умы на бессознательном уровне менялись из поколения в поколение. Промышленная революция девятнадцатого века внушила нам, что эволюция тождественна технологическому прогрессу. Но разве настоящий прогресс не есть прежде всего прогресс гуманитарный, личностный, интеллектуальный, культурный, моральный, духовный? За многие века все это постепенно вытеснял прогресс технологический. И души засыхали, как засыхают растения, которые перестали поливать, зато ветки заменили обрубками, до отказа набитыми электроникой».
Министр сделал все, чтобы убедить Давида вернуться на службу, особенно упирая на страх, что жизнью Давида и всех его сограждан будет управлять Китай. Однако самый худший враг – тот, кого не опасаешься, тот, чьих поступков даже не замечаешь, потому что принимаешь его за друга; например, правительство, которое вроде бы должно нас защищать, или приложение, вроде бы призванное нам советовать.
Дома Давид пересказал друзьям свою беседу с министром:
– Люди, по его мнению, не умеют решать рационально, поэтому окончательное решение должны взять на себя алгоритмы.
– Если они постановляют, когда закончится наша жизнь, – рассмеялся Миотезоро, – это и впрямь окончательное решение!
– Дайте-ка я угадаю, – взорвалась Эмили, и в глазах ее загорелся давно сдерживаемый гнев. – Это алгоритм решил, что наилучшим компромиссом между моим благополучием и защитой общества будет искусственная кома?
Давид кивнул:
– Министр это признал, хотя и не прямо.
Эмили с отвращением помотала головой.
Эва смотрела в ужасе:
– Но это же безумие. Все ваше общество базируется на спячке населения: чрезмерным комфортом вам усыпляют тело, многочисленными гаджетами – сознание, личными ассистентами усыпляют память, серотонином – эмоции, людей погружают в глубокий коматозный сон, а в итоге навеки усыпляют эвтаназией… – Она обернулась к Давиду. – А Костелло? Ты спросил министра, отчего он умер?
– Оттого же, что и Робер Соло.
Она чуть прищурилась:
– Тут что-то не вяжется. Если Костелло тоже убил алгоритм, почему у него в кабинете все было перевернуто вверх дном и все документы раскиданы?
Давид застыл на месте:
– Об этом я как-то не подумал…
И спросил себя, не темнил ли министр.
– Вообще-то, – вдруг сказал Миотезоро, – может, его кабинет и не обыскивали. Передозировка серотонина приводит к сокращениям мышц и неконтролируемым судорожным движениям. Костелло мог и сам раскидать свои бумаги…
Эва встала и принялась ходить по комнате.
– Ладно… Так что будем делать? Что ты решил?
Давид выпрямился. Этим вопросом он задавался с той минуты, когда ушел от министра безопасности, и мысль об отъезде уже посещала его.
– Я хочу уехать, – вздохнула Эмили. – И чем скорее, тем лучше!
– А я пока колеблюсь, – пробормотал Давид.
– И ты тоже уедешь? – спросил Миотезоро. – Вы что, все меня бросаете?!
– Я пока не знаю… сомнительно все это…
– Но… ты же всю жизнь прожил здесь, у тебя есть жилье, есть работа… ну, была работа, но ты запросто можешь к ней вернуться, с большой прибавкой, между прочим, а это значит: лучше условия, круче квартира, все что ни возьми! Подумай хорошенько.
Эва пристально смотрела на Давида. Удивления в ее глазах не было и уверенности тоже. Только интерес и терпеливое внимание.
«Она ждет, когда я решу, – сказал он себе. – Ждет, что я одним движением покончу со всем этим. Она хочет знать, пролили ли наши разговоры свет на мою жизнь, способен ли я теперь сам принимать решения, которые изменят всю мою жизнь».
– Э-э… можно я кое-что скажу? – раздался голос Миотезоро. – У Эмили нет визы…
Все переглянулись.
– Можно попробовать без визы, – спокойно сказал Давид. – У нее не имплантирован чип. Если спрятать Эмили в багажник, пограничники ее не заметят. А обыскивать машину им незачем.
– Ясно. А ты-то сам что решил?
Давид глубоко вздохнул:
– Я пока колеблюсь.
Каких-то восемь дней назад приложение решало за Давида, во что ему одеться. Конечно, с тех пор он успел потренироваться. Но вот так, на раз, принять решение, в какой стране он хочет жить… Испытание сверхчеловеческое.
Он посмотрел на Эмили и увидел, что глаза ее полны надежды.
– Решай сам, Давид.
Он медленно обернулся к Миотезоро…
– Решай сам, мой утеночек.
Потом к Эве, которая, как всегда, была нейтрально-доброжелательна и не сказала ему ничего.
Что же выбрать? Остаться здесь, где ему жилось легко и удобно, пока он не обнаружил изнанку всех своих благ? Или уехать, влиться в другое, неуловимое общество и жить там в сомнениях, зато свободным, отвечать за свой выбор, а значит, за свои ошибки и поражения?
Он перевел взгляд на панорамное окно и посмотрел вдаль.
Солнце все никак не могло набраться решимости, и казалось, что его вот-вот одолеют нагромождения белых облаков, сгущающихся на ветру. Однако то и дело мощные потоки золотого света все же достигали земли, словно пытаясь проникнуть до самых ее недр.
Давид закрыл глаза.
Он закрыл глаза, но это не помогло. Совесть не замолчит, все
