По воле чародея - Лилия Белая
В окно лился золотой утренний свет, ласково поглаживая чародея по белокурым волосам, целовал так же тепло, как целовала в макушку когда-то пани Вишнецкая.
– Не слишком ли вы были к ней жестоки, Властош Ладович? – вдруг раздался чей-то писклявый голос, заставив Властоша дёрнуться.
Он прислушался: нет, ему не показалось, голос не был внутренним, но до ужаса напоминал речь Самобранки.
– Ты где?.. – только и спросил хозяин.
– Здеся, пане, здеся! – донёсся ехидный голос из неприметного, но довольно вместительного сундука, стоящего в углу кабинета рядом с посохом.
Властош удивлённо встал из-за стола, бросил знак Единого в сторону и, подойдя, открыл сундук. В нём преспокойно лежала сложенная вчетверо Скатерть-Самобранка.
– А что ты тут делаешь?
– Да та-ак, – протянула Самобранка, – занесла Палаша к вам, сюды, чтобы без спроса больше никто не брал и не пользовался мной. А то, совсем обнаглели!
– Нет, это, конечно, хорошо, но ты хочешь сказать, что теперь будешь всегда здесь лежать и подслушивать?
Скатерть деликатно промолчала.
– И ты хочешь сказать, что сейчас много всего умудрилась услышать? – поражённый Вишнецкий понимал глупость заданного вопроса.
Конечно же, она слышала!
– Почему ты молчишь?
– Пан, ну вы же не идиот.
– Границы не переходи, я…
– Ну, тогда зачем спрашиваете?! Вас не только Данила и я слышали, вас всё поместье наверняка слышало. Как вы с Настей ругались, потом воспоминания смотрели. Вы, канешна, тоже хороши. Неприлично, знаете ли, чужие воспоминания смотреть так открыто!
– Ах, ты у Палаши дерзости набралась?! Как смеешь ты?..
– Смею, – заявила Самобранка, и будь человеком, топнула бы для верности ногой. – Не перебивайте, пожалуйста. Девчушка хоть показала вам, чего стоит, пощадила вас, а вы… Эх, ударили её, жестоко.
– Она назвала мою мать тварью, – сурово отозвался Властош, в глазах его сразу полыхнул огонь.
– Вы меня, видимо, слышать не хотите, Властош Ладович! У меня возникает ощущение, что я беседую с пнём!
– Ты права, не хочу! Так что, извини! Некогда мне с тобой лясы точить!
– Но, я… – договорить Самобранка не успела, Властош с раздражением захлопнул крышку сундука, прерывая ещё не начавшуюся нравоучительную лекцию.
И всё равно, он умудрился услышать обидное даже через закрытую крышку:
– Боги, он опять меня послал! Как человека же просила не извиняться!
Властош взвыл, рухнул на софу. Хотелось отлежаться в тишине, Самобранка вмешалась в разговор, и ему пришлось на неё рявкнуть, предупредить не выводить его из себя.
– Иначе, в чулан пыльный брошу, будешь там выказывать своё недовольство и издеваться над пауками, поняла?
– Поняла, пан, поняла, – прокричала Самобранка из сундука, затем тяжело вздохнула, но больше не произнесла ни слова.
И она, и Вишнецкий, утомлённые друг другом, вскоре уснули.
* * *
Солнце переходило в зенит. Крестьяне работали, и не могли повлиять на решение господина чародея, чтобы хоть немного помочь страдалице Насте. Просто обмолвиться с ней дружеским словом каралось ударом плети.
Невольные под страхом ударов молча жали пшеницу, стараясь не смотреть на Искусницу. Ни Оксана, ни Олешка, ни Савва, ни даже дядя Макар – никто не обращал внимания, хотя сердца у многих были отнюдь не каменные. И тем не менее никто не хотел участи Аннушки. Сама Анна отлёживалась в комнатке у Палашки, в усадьбе. Пан позволил старой женщине излечить её раны и велел не отсылать девушку работать трое суток, но правило не помогать Насте касалось и остальных.
Крепостные и впрямь не говорили с девушкой, хотя Настя заметила, как Оксана подмигнула ей, а Олешка жалостливо пожал плечами. Видимо, они подавали ей знаки – мол, прости, не по своей воле с тобой не дружим, а по воле панской. Настасья это уже поняла, смирилась и обиды не держала.
Странно было работать, не чувствуя на шее обережный знак Единого Господа. Странно и так же легко. Настя уже в него не верила. Бог не помогал. Видимо, уже давно её бросил. Что Единый, что чародейские боги – все, как один, глумились над ней, насмехались. Она осталась совсем одна. Без поддержки.
Анастасия продолжала твердить себе, что права, что бы колдун ни наплёл о ней самой, о том, что она великая Искусница, о живущей в её душе Силе, Настя отказывалась верить. Она потеряла родную маму, увидела, как отца превратили в мышонка, а друга – в дерево, как враг строил козни, сжёг мельницу и дом.
Она не могла знать, что на самом деле творилось у чародея в голове и что он замышляет. А может, просто не желала знать?.. Всё рушили воспоминания. С одной стороны, они вновь твердили, что, дескать, все помещики стоят друг друга, с другой – осуждали Властоша за то, что тот так без спросу смотрел их! Анастасия не видела в своём нынешнем положении ничего хорошего.
На работе её это не отразилось. Чудесным образом терпение и настрой вселились в её тело, и она ни разу не остановилась на передышку.
Колос за колосом срезала Настасья серпом, вздыхала, разгибала ноющую спину, но молчаливо продолжала работать. Иногда в жарком мареве солнца ей казалось, что вот-вот позади неё возникнет тень Властоша, обронит что-то колкое, но пан в поле не появлялся. Зато Каркрас издевался над всеми с превеликим удовольствием. Бил плетью, насмехался, подначивал работать быстрее, один раз задел и Настасью, но та смолчала. Удивительно, но даже по отношению к Каркрасу – самому отпетому негодяю во всей Славении – она не испытывала столько злобы, сколько испытывала к чародею.
Ближе к полудню солнце начало жарить с невыносимой силой, и Настя, не выдержав, отошла подальше да присела отдохнуть под большой стог сена. Хотелось пить. Жница устало вытерла со лба пот, прикрыла глаза. Она не видела, как крестьяне вереницей стали покидать пшеничное поле, дабы отдохнуть в домах часок-другой. Не услышала она, как Каркрас, шумя чёрными крыльями, улетел в сторону поместья и не проверил, ушла ли с поля сама Искусница.
Настасья, прилёгшая отдохнуть под стогом сена, осталась в поле одна. Спина её болезненно ныла. Солнце, казалось, нестерпимо жгло изнутри, голова кружилась волчком. Настасья хотела было подняться и пойти в хату к старосте, но едва встала, в макушку будто ударило чем-то тяжёлым и горячим одновременно.
Перед глазами посыпались искры, затем вдруг всё помутнело.
Девочка рухнула в солому, залитая золотыми лучами, жаром и потом…
Ей приснился сон. Снилось, будто идёт она посреди пшеничного поля и встречается на пути ей женщина. Статная, в роскошном серебряном платье, с водопадом из светлыхлоконов, ниспадающим
