По воле чародея - Лилия Белая
– Глупая девчонка! Надо было мне сразу тебя сосватать с первым встречным мужиком, когда в поместье приехали. – Чародей магией сковал ей руки, схватил за горло, так, чтобы она прекратила вырываться. – Одна живёшь, со своим хозяйством, зависть людскую только вызываешь! Солнце уже второй десяток отмерило, а ты не замужем! Выдать тебя за рябого урода надобно, и живи с ним, раз ласку мою не принимаешь! Но нет, я решил даровать тебе волю, собственный дом, одиночество, оградить от насилия, которого ты так боишься. А мне, своему защитнику, отказывать посмела!
– Я не люблю вас! – Аннушка прохрипела эти слова, со слезами посмотрела на шляхтича.
Властош Ладович оторопел. Аннушка нанесла последний удар: единственное, что могло, как ей думалось, остановить происходящее безумие.
– Вас Мара Васильевна любит! Мара! – закричала она, что было сил. – Негоже так поступать с любящей женщиной! О ней подумайте, если сердце не до конца прогнило!
Она зажмурилась, готовая к тому, что чародей сейчас сильнее сожмёт горло и задушит её, но Властош отшатнулся в сторону так, словно ему под ребро всадили кинжал. Он её отпустил.
Мара. Это имя было сравнимо лишь с пороховым залпом из десятка мушкетов. Это имя напоминало пушечный выстрел с вражеского пиратского корабля. Это имя несло смерть и раскаяние. Раскрыв рот в немом удивлении, Властош Ладович схватился за голову. Замер. Дикое желание плавно потухло, уступив место злобе.
– Так, в моих отношениях ещё начала разбираться крестьянская девка, значит, – протянул чародей, презрительно взирая на беспомощную девушку. – Смотрю, совсем забылась. Видно, у столба давно не пела, негодная!
Аннушка, заплаканная и дрожащая, слабо произнесла, глядя в лицо пану:
– Л-лучше уж у столба, чем с в-вами…
Властош скривился, закивал. Застёгивая пуговицы жилета, отвернулся и молвил равнодушным тоном:
– Ну что ж, коль так, то, считай, сама сделала выбор.
Пропала наигранная теплота в голосе пана. Выглянув в окно, он окликнул прохаживающегося по двору главного палача. Каркрас явился тотчас.
– Эта сердобольная девчонка смела перечить и разбила мою драгоценную вазу. Пускай в холодной посидит до утра, – приказал Вишнецкий. – А на рассвете пороть прилюдно у столба так, чтобы на всю жизнь запомнила, как себя вести следует с господами! Ничего-ничего, ей будет полезно. Настеньку приведи обязательно. Пускай посмотрит, как у меня с непокорными поступают!
– Давно порра было, с ними по-дрругому нельзя, хе-хе, – ворон защёлкал зубами от предвкушения и немедля рванул исполнять волю господина.
Грубые руки ухватили Аннушку за растрепавшиеся кудри, поставили на ноги и потащили за собой. Анна едва успела поднять упавшую на ковёр алую ленту, чтобы потом вновь заплести косу. Каркрас, поторапливая невольницу, подвёл к выходу, но та застыла на пороге.
– Есть, что сказать напоследок, душа моя? – небрежно бросил Властош.
Хотелось её убить.
Терять Анне было нечего. Пусть хоть насмерть её забьют, но она выскажет всё. Аннушка с горечью подняла взгляд на шляхтича.
– Есть, пан. Мне вас жаль. Ложные представления о любви закрались в ваши думы. Для вас любовь – не больше, чем забава. Чем же вы тогда отличаетесь от Криоша, от других дворянских псов? Любовь – это Бог, создавший небеса и землю. Так говорила ваша покойная матушка. И вы не только Мару Васильевну предаёте, попирая священное слово. Вы очерняете память пани Лады.
Два драгоценных имени. Как два хлёстких удара по щекам. Властош долго глядел на осмелевшую девицу, не говоря ничего. Она ждала крика, ответного удара с его стороны, но чародей, отвернувшись, тихо приказал вывести Анну с глаз долой.
* * *
Петушиный крик разбудил Настасью. Через закрытые веки чувствовались слабые лучи золотистого рассвета, проникающие в окна. Сквозь сон слышалось, как кто-то копошится на кухне, то ли что-то достаёт, то ли разливает в кружки. Запахло парным молоком и пирогами.
Девочка повернулась на полатях и увидела, как дядя Макар уже готовит утреннюю трапезу.
– Хорошо, что рано встала, дитя, успеешь со мной угощение разделить, сил тебе надобно набраться перед новым непростым днём, – тепло молвил дедушка, приглашая Настасью к столу. Настя не успела даже поблагодарить, как в хату без стука влетел мальчишка. Им оказался уже знакомый Насте Савва. Его рыжие волосы напоминали горящее в костре сено, синяя рубашонка наискось свисала на холщовые штанишки, босые ступни измазались грязью. Облокотившись о стену, он тяжело задышал, видно, бежал со всех ног.
– Савва, что ж ты прыткий-то такой! Сорванец поди учуял запах еды и тут как тут! – всплеснул руками дядька, готовый незлобно пожурить мальчика.
Савва затараторил, насколько позволяло пересохшее от бега горло:
– Анютка наша, Аннушка… Пан за вчерашнее приказал её выпороть. Собраться всем около поместья велел. Тебя особенно, сказал, ждёт, – Савва с жалостью поглядел на виновницу всех их бед.
Настасья лишь головой покачала. Властош изведёт, если не её, так её друзей! Попробовать смягчить его гнев, но – как?!
«Он мстит. Мстит просто за то, что я существую», – успела подумать Настя.
– Простите, дядюшка Макар, но мне пан голову снесёт, ежели не приведу Настьку, – Савва ухватил за руку Настасью, и они выбежали из хаты.
* * *
Утро выдалось холодным. Крестьянский люд собирался на заднем дворе усадьбы. Молодых людей, ставших для Анастасии друзьями: Савву, Оксану, Олешку вывели по приказу пана чуть вперёд, чтобы они всё видели.
Господин Вишнецкий, накинув на плечи соболиный плащ, устроился в бархатном кресле, в небольшой белокаменной беседке. Лицо чародея выражало абсолютное равнодушие. Настолько бесстрастное оно было, что люди, глядящие на него, содрогнулись в испуге, не зная, чего ожидать. Настасью подвели прямо к пану. С наигранной любезностью он пригласил её встать рядом.
– Это всё из-за тебя, замарашка. Против воли моей пошла. Теперь гляди и наслаждайся плодами своих деяний, – Властош указал Насте на место, куда глазели все собравшиеся.
В центре свежего газона на помосте стоял деревянный столб, к которому Каркрас с остервенением привязывал руки Аннушки. Затем, разодрав белую рубаху у неё на спине, проскрежетал своей жертве в ухо:
– Уж теперрь-то я за всё на тебе отыгрраюсь, дррянь! Я не Яков, по спинке гладить не стану, хе-хе. Вот сейчас пожалеешь, что на свет рродилась!
Отойдя на небольшое расстояние, он стал разминать плеть и ожидать знака от пана, чтобы начать. В чёрных глазах оборотня поблёскивало демоническое злорадство. Крестьяне перешёптывались. Были среди них и смотрящие с испугом дети. Заринку, видно, оставили в хате, присутствовали только её родители
