По воле чародея - Лилия Белая
– Пернатый негодяй забьёт до смерти, дай только волю, – сказал один мужик в толпе другому.
– Анну нашу-то за шо?
– А ось, вчерась той дивчине помогала, – его друг незаметно кивнул на Настю, стоящую около пана. – Да, небось и господину в чём-то отказала.
– Умолкните уже! – прошипела какая-то дородная баба, по телосложению гораздо больше, чем эти двое мужиков вместе взятых. – Наш пан – не Криош, ради забавы сечь не станет.
– Ну наконе-ец-то этой бездельнице по заслугам достанется! – протянула ядовито Анфиса из толпы, и на неё посмотрели. – С удовольствием погляжу на представление. Хорошо бы и новенькую к столбу, шоб знала, як у нас ослушание наказывается, ха-ха!
– Злюка ты, Анфиска, и язык у тебя поганый! – одёрнул её Савва. – Погодь, придёт и твой черед, тьфу! Чтоб тебя Полудница серпом огрела!
Анфиса что-то рявкнула в ответ, но Настасья не слышала, она с ужасом глядела на невольницу у столба, на Каркраса, дрожащего от нетерпения с нагайкой в руках, и наконец перевела взор на колдуна.
Аннушка, напротив, старалась не встречаться глазами с паном, не хотелось видеть его усмешку. Она смотрела лишь на перепуганную Настасью. Смотрела тепло, с горькой улыбкой. Она ничего не чувствовала, только тихо шевелила губами, читая молитвы. «Не волнуйся ты по пустякам», – сказала бы при возможности Анна Настасье. – Когда крестьян не пороли?.. Обычное дело. Просто воспитание для невольных, а для господ – развлечение».
– Вы этого не сделаете. Нет!.. Она ведь невиновна, – Настя судорожно переводила взгляд от Анны к Вишнецкому и наоборот.
Слабая надежда на помилование теплилась в её душе: может, он просто решил припугнуть, приструнить таким образом саму Настю?!
Но всё оказалось более, чем серьёзно. Шляхтич поправил волосы, забранные в хвост. Проговорил со всей строгостью, на какую только был способен:
– Эта девка вчера разбила мою вазу, смела мне перечить. О её помощи тебе я вообще молчу. Я не торгуюсь с крестьянами, запомни. Она заслужила наказание. Впредь не будет с тобой якшаться. Смотри, Настенька, смотри, а ежели замечу, что отвернулась, встанешь на её место, – хозяин поместья приподнялся с кресла и узрев, что собралось достаточно народу, громко возвестил: – Каркрас, не останавливайся, пока не велю! Начинай!
Громом в чёрных тучах прогрохотал голос колдуна. Аннушка вздрогнула. Постаралась расслабить руки, привязанные верёвками к столбу. Крепко зажмурилась. Свист плети рассёк воздух.
По заднему двору белоснежной усадьбы разлился душераздирающий вопль. Настя видела, как Анна выгнулась стрункой, когда на её спину обрушился первый удар. И не смела отвернуться: занять место Аннушки хотелось меньше всего. Да и Властош поглядывал, следил. Всё таким же равнодушным оставалось его лицо.
Свисты и крики повторялись, смешивались в одну жуткую музыку. Плеть взмывала в воздух и через миг разрывала плоть. Как бы ни старалась Анна терпеливо молчать, дурящая боль пронизывала тело, заставляя кричать изо всех сил. Это – не обыденные привычные розги, которыми наказывали за мелкие провинности.
Не только рыдания и стоны несчастной слышали собравшиеся дворовые и сельские люди. Слышали они также клокочущий смех, рвущийся наружу из вороньей глотки. Многие крестьяне с жалостью глядели на вопящую от боли Анну, с ненавистью – на её мучителя, с растерянностью – на пана.
– А палач-то из оборотня отменный, – хихикнула Анфиса.
Ей доставляло удовольствие смотреть и одновременно переговариваться с недругами Аннушки, которым сие «представление» было только в радость.
– Да уж, не то, что наш Яков, – поддержала одна из девушек.
– Прошу, пожалуйста, прекратите!.. – Настя не могла сдержать слёз, вместе со словами они болезненно застыли в горле.
Однако Властош оставался непреклонен. Доселе хмуро смотрящий на экзекуцию, он содрогнулся, лишь когда к нему под ноги бросилась кухарка:
– Да, не будь же ты Аспидом окаянным, как твой дед! Остановись, Всевышним молю!
Палашка обхватила ноги Властоша, вцепилась в чёрные одежды, закричала от горя.
– Не стоит тут Его упоминать, Пелагея, здесь тебе не храм! – сквозь зубы процедил чародей, а после вскочил с кресла и заорал не своим голосом: – Пори, Каркрас! Сильнее! Дабы запомнила!
Каркрас не без радости вошёл в раж. Вопль, разрывающий утренний воздух, вновь вырвался из горла несчастной. Неподдельный страх и ужас обуял людей, смотрящих на пана, но Властош уже не глядел ни на кого из них: не смотрел ни на молящую остановиться Палашку, ни на страдалицу Анну, ни на Настасью. Последняя заметила, как он закрыл глаза и сжал зубы, точно пороли его.
Властош тяжело задышал. Воспоминания проносились в его мыслях с бешеной скоростью…
– Ну Агафоша, я тебе устрою! Получай, холопская морда! Получай, гниль жалкая! – восклицает молодой Криош Вишнецкий, нанося удар за ударом по окровавленной спине старика.
С уст старого невольника уже не слышатся крики, только сдавленные хрипы. Где-то вдали рыдает его дочь Пелагея, румяная и пригожая, сейчас в страхе дрожащая и понимающая, что Агафон, её батюшка, не выдержит.
– Папенька, прошу остановитесь! Богом вас молю! – со слезами на глазах к Криошу подбегает его дочь Лада.
На всю ужасающую картину смотрит не только собравшийся крестьянский люд, но и господский мальчик с белыми волосами.
Властош тянет маму за подол платья обратно, на безопасное расстояние, боясь, как бы плеть не задела родного человека.
– Уйди, Лада! А вы, паныч, глядите, как надо обращаться с теми, кто смеет вам перечить и идти против воли вашей! Я из вас взращу не только умелого колдуна, но и достойного дворянина! А коль будете противиться, и вас моя плеть коснётся! И маменьку вашу…
Властош не сдерживает слёз, крепко обнимает маму и старается не глядеть.
Палашка вопит пуще прежнего, но что уж тут плакать? Мёртвого человека уж не вернуть на землю. Наконец, Криош откидывает нагайку. Со злобой, горящей в безумных глазах, вцепляется в имбирного цвета волосы Палашки. Предупреждает, что за малейшие пререкания она окажется на месте уже покойного батюшки.
Лада отталкивает Криоша. Позволяет Палашке спрятаться за себя. Властош присоединяется: с нежностью обнимает молодую няню.
– Ты душегуб, отец! Аспид окаянный! – Лада почти кричит, смело глядя в безжизненные глаза Криоша. Ей хочется, чтобы всё оказалось страшным сном, но она почему-то не просыпается. – Они ведь люди, а не скот! В зверствах ли над слабыми заключается власть достойного дворянина?!
Криош хмыкает и как ни в чём не бывало, будто не слыша ни слов дочери, ни плача крестьян, достаёт из кармашка чёрного кафтана часы на золотой цепочке. Смотрит в них и возвещает о наступлении времени для занятий. Лада нехотя отпускает сына, а сама обнимает Палашку. Они склоняются над
