Тоска - Александр Александрович Павловский
Скрючиваюсь на полу, подгибая к подбородку колени. Боль скоро утихнет, и я вздохну с облегчением, стоит лишь потерпеть. Как странно, что в последнее время приходится часто терпеть боль. А в каком именно месте только мозг и понимает. И я только и делаю, что глотаю таблетки, не сверяясь с инструкцией. Мои галлюцинации – моя побочка. Довел себя до того, что галлюцинации – единственное решение моей головной боли. Не будет их, мне будет плохо. Выбор без выбора. Чувствую, как ухожу в сон, даже проваливаюсь. И среди белого шума, начинаю различать голоса:
– Сережа, включи мигалки и лети на красный, – женский голос настойчиво просил, – У нас нет времени, чтобы думать о безопасности. Умоляю тебя!
– Да я и так гоню. Думаешь, легко разогнать газель? Делаю, что могу.
– Он слишком много крови потерял. – второй мужской голос произносит это с нескрываемым страхом. – Капельница не успевает восполнять, уже вторую ставлю.
– Гена, почему у нас в наборе закончился адреналин? Я сколько раз говорила, чтобы ты следил? Одного шприца оказалось недостаточно. Дефибриллятор не…
– Да мне ты это нахера говоришь? – мужчина нервно перебил. – Я и так вижу, что не помогает.
– Это мысли вслух. – с досадой ответила женщина. – Думаешь, что пиздец, как легко терять пациента? Это же не в кукольном домике играться. Он умирает, а мы сделать ничего не можем.
– Всё, что нужно мы уже сделали, доберемся до больницы и сразу в операционную его.
– А, если он не дотянет?
– Если бы, да кабы. Заткнись и просто не думай. Ты слишком эмоциональная и, когда в тебе это утихнет…
– А ты черствый!
– Я врач, а не в игры играю! Давай еще раз дефибриллятор.
– 300?
– Да!
Из сна меня выбил резкий удар в районе груди. Будто ногой ударили в солнечное сплетение и дышать не то, что трудно, а вообще невозможно. Дыхания нет. Я забыл, как дышать и кадык трясется в агонии. Пытаюсь подняться, включаю кран и засовываю под холодную воду голову. От перепада перезагружается мозг и меня отпускает. Делаю первый невнятный глоток, затем второй и уже могу отдышаться. Сажусь на пол и вытягиваю ноги. Головная боль прошла, но в груди, как паяльником прижгли. Дотрагиваюсь и ощущение, что будет гематома. Или это был сонный паралич, из которого я неудачно вышел. Пытаюсь вспомнить, что услышал во сне. Этот голос я уже слышал и второй тоже. Но тогда это было какой-то провал в пространстве, когда слышал, а теперь было больше похоже на сон, но без картинок. Удачно словил волну и прослушал диалог, как радиопередачу. А затем удар. Слишком реальный, чтобы быть неправдой.
Возвращаюсь в комнату и вижу, что наступила ночь. Видимо, меня так хорошо срубило в ванне, что я проспал весь день. А теперь и не уехать. В коридоре послышались ровные, но быстрые шаги. Кто-то спешно пересек коридор и открылась дверь, после чего быстрые шаги на чердак. Дверь за собой не закрыли, значит торопились. Говорю так, будто воры вошли в дом. А это всего лишь Зоя Ивановна в очередной раз решила что-то искать в своих савдеповских богатствах. Выхожу в коридор и включаю свет. Лампы приветливо зажигаются и мигают флуоресцентной пылью внутри. Дверь в комнату и на чердак открыты. Она и вправду торопилась. Мне даже в голову не пришло вспомнить, что я видел вчера ночью, пока не зашел в открытую комнату.
В первый раз, когда я увидел комнату изнутри, она показалась мне пустой. Почти вся мебель была на чердаке, а тут оставалось по минимуму. Как говорится: кровать, стол, стул. Как в годы Великой Отечественной и десятилетиями позже. В буфете хрустальный сервиз, на столе кружевная скатерть и такая же на подушках. Но в свете ночи комната была другой. У покосившегося буфета ослабли петли и дверцы покосились, кровать была не заправлена, а напоминала склад грязных тряпок. Они вдобавок еще и воняли. На столе были какие-то бутылки, таблетки и заплесневелая тарелка с кашей. По виду, как будто несколько месяцев стоит нетронутая. Кругом пыль, на окна наклеены газеты, закрывающие обзор на улицу. Под ногами захрустели крошки, и я понял, что по полу тянутся следы в толстом слое пыли и грязи. Комната по всем ощущениям должна быть нежилой. Я увидел фотографии в буфете за хрустальным сервизом. Открыл стеклянную створку и отшатнулся. Среди семейных фотографий была Зоя Ивановна в рамке, отсеченная черной траурной лентой.
На чердаке что-то упало.
Я жадно сглотнул слюну и утер накатившие слезы. У меня ни одного внятного ответа на то, что здесь происходит. И ноги, будто предугадывая моё желание, зашагали к лестнице на чердак. Я себя больше не вел. За меня это делали ноги, а я лишь всхлипывал, вспоминая, как видел хрипящую Зою Ивановну под крышей чердака. Мне хотелось верить, что это всё был сон, но чем быстрее заканчивались ступени, тем характернее становился хрип и сопение из темноты. Еще в прошлый раз я видел, что с краю есть выключатель и, как только оказался рядом с ним, незамедлительно нажал. В ярком свете от одной единственной лампочки без абажура передо мной висела в петле Зоя Ивановна. Глаза закатились в череп, она пускала слюни и сопли, скуля, как пес на привязи. И вновь потянула руки. Я не знаю, какими словами объяснить страх, который испытал. Я вспомнил, как прижимал колени, когда мне казалось, что в темноте я слышу шорохи. А сейчас я думал о том, что именно так и выглядели эти шорохи в темноте. Возможно, если бы я включил свет, когда их слышал, то передо мной могла висеть в петле такая же женщина и тянуть руки. Я даже не уверен, что она мертвая, потому что сегодня видел её с утра.
Придя в себя из оцепенения, не стал ждать и побежал вниз по лестнице. В коридоре заморгал свет и одна из ламп сразу погасла. Захлопнул дверь комнаты и осмотрелся. На кровати лежал бездыханный телефон, и я инстинктивно зажал все кнопки, на что он еле заметно
