Проклятый Лекарь. Том 4 - Виктор Молотов
— Ничего страшного, — Бестужев спокойно, одним ударом, забил мяч в лунку. — У меня есть план. «Белый Покров» под моим патронажем станет образцовой, показательной клиникой. Это даст мне необходимые рычаги влияния и общественную поддержку.
— Клинику ждут суровые времена, Алексей Петрович. Титовы будут бить по всем фронтам — проверки, скандалы в прессе, переманивание персонала.
— Я всегда готов к бою, Дмитрий, — граф остановился и достал из серебряного портсигара толстую сигару. — Но вы правы — клинику ждут тяжелые времена.
* * *
После планёрки, когда ординаторская опустела, ко мне подошёл Костик. Он выглядел как студент, который боится обратиться к строгому профессору.
— Святослав, я понимаю, ты устал и только что пришёл в себя, но можешь помочь? У меня тут пациент со странными симптомами. Ничего не понимаю.
— Всё нормально, я уже полон сил, — заверил я его. Рудаков подождет. — Работа есть работа. Веди.
В палате номер шестнадцать лежал молодой парень лет двадцати пяти. Светлые волосы, россыпь веснушек на носу, широкое, добродушное лицо и ясные, любопытные глаза.
Он не выглядел больным. Он выглядел как человек, которому просто стало интересно, что происходит в больнице.
— О, подкрепление подоспело! — весело воскликнул он, увидев нас. — Меня зовут Шура. А вы тот самый чудо-доктор, про которого Константин мне все уши прожужжал?
— Просто доктор, — поправил я, активируя диагностическое зрение.
Слава — двуликий зверь. С одной стороны, она строит авторитет. С другой — рисует на спине мишень.
Лучше быть известным как блестящий диагност, чем как странствующее чудо! От чудес ничего хорошего ждать не приходится. На них потом только пялятся как на обезьянок в зоопарке.
Я посмотрел на его ауру. И увидел аномалию. Потоки Живы в его теле текли странно — не плавно, как полноводная река, а рывками, как пересыхающий ручей.
И в области височных долей мозга, отвечающих за память, слух и эмоции, периодически возникали крошечные, но яростные завихрения. Не опухоль, которая выглядела бы как тёмное, статичное пятно. Не инфекция, которая горела бы хаотичным пламенем. Это было больше похоже на короткое замыкание. На энергетический эпилептический очаг. Интригующе.
— Расскажите о симптомах, — попросил я, доставая из кармана неврологический молоточек.
— Да ерунда какая-то, — махнул рукой Шура. — Иногда, пару раз в день, я на секунду как будто выпадаю из реальности. Знаете, это сложно объяснить… как будто… как будто ты смотришь фильм, и вдруг на долю секунды пропадает звук. Картинка есть, всё движется, а мир становится абсолютно тихим. А потом всё снова возвращается. И иногда… — он нахмурился, пытаясь подобрать слова. — Иногда бывает странный запах. Как будто кто-то рядом жжёт сахар. И ещё чувство, что я уже был в этой самой ситуации, говорил эти же самые слова. А потом всё проходит.
Он внезапно замолк, обрываясь на полуслове.
Взгляд, до этого ясный и живой, стал стеклянным, расфокусированным. Он смотрел не на нас, а куда-то сквозь нас, сквозь стену, в пустоту.
Его губы начали бессмысленно причмокивать, а правая рука, словно живущая своей собственной жизнью, потянулась к воротнику больничной рубашки и принялась теребить ткань странным, повторяющимся движением.
Аура вспыхнула. Энергетический шторм в височной доле. Вот оно.
— Сложный парциальный припадок, — констатировал я ровным, клиническим тоном. — Костик, готовь диазепам!
Глава 4
Не успел Костик добежать до процедурного стола, как парциальный припадок у пациента перешёл в следующую, куда более уродливую фазу.
Тело Шуры выгнулось дугой в тонической судороге, мышцы напряглись до каменной твёрдости, отчего кровать протестующе скрипнула. Изо рта пошла пена, почти сразу окрасившись алым — пациент прикусил язык.
Костик, увидев это, окончательно рассыпался на части.
— Что делать⁈ — он не просто паниковал, он метался по палате как загнанный зверь, его руки беспомощно взлетали к голове. — Он же умрёт!
Я молча перехватил у него из рук ампулу и шприц. Его пальцы тряслись так, что он скорее проткнул бы себя, чем набрал препарат.
— Держи его руку, — приказал я. Мой голос был единственным островком спокойствия в этом хаосе.
Он вцепился в предплечье Шуры как в спасательный круг. Вена на локтевом сгибе вздулась, как синий шнур под кожей. Игла вошла легко, почти без сопротивления.
Медленное, выверенное давление на поршень. Прозрачная жидкость, несущая спасительное забвение, потекла в кровоток.
Десять секунд. Ничего.
Двадцать… тридцать…
На сорок третьей секунде напряжение, до этого ломавшее его тело, начало спадать. Мышцы, бывшие твёрдыми как дерево, расслабились. Тело перестало выгибаться дугой.
— Пульс сто двадцать, — я проверил сонную артерию. — Дыхание восстанавливается. Зрачки реагируют.
Он обмяк. Глубокий, хриплый сон, следующий за бурей.
— Что это было? — испуганно прошептал Костик, вытирая пот со лба.
— Классический большой эпилептический припадок, — объяснил я, поправляя подушку под головой пациента. — Точнее, сложный парциальный приступ с вторичной генерализацией. Начинается с фокального очага в височной доле — отсюда симптомы, которые он описывал. Затем возбуждение лавиной распространяется на весь мозг.
Но что-то здесь было не так.
Я разглядывал потоки Живы в его успокаивающемся после приступа теле, и увидел… аномалию. Это не было похоже на хаос, который сопровождает опухоль, где потоки давят и искажаются. Не было и характерного затухания, как при инсульте.
Это было похоже на… помехи. На рябь. Словно в его идеально отлаженную энергетическую систему внедрили чужеродный элемент, который работал на другой частоте.
Он не блокировал и не разрушал потоки Живы. Он потреблял их, создавая вокруг себя локальные зоны истощения, крошечные энергетические «провалы».
Именно эти провалы, очевидно, и вызывали катастрофические сбои в работе нейронной сети мозга.
Пациент Александр Выборгов лежал, погружённый в глубокий постиктальный сон — защитный механизм мозга, отключающий систему после перегрузки.
Костик, бледный, но уже пришедший в себя, молча убирал разбросанные инструменты.
Через пять минут Александр зашевелился. Его веки дрогнули, он издал тихий, растерянный стон. Затем он медленно открыл глаза. Взгляд был мутным, дезориентированным — как у человека, вынырнувшего из глубокой, тёмной воды.
— Где… где я? — прохрипел он. — Что случилось?
— Вы в больнице, — мой тон стал мягче, спокойнее. Голос, который я использовал для напуганных детей и умирающих стариков. Инструмент, как и
