Внедроман - Алексей Небоходов
Он с трудом отогнал остатки сна и начал медленно осматривать помещение, пытаясь понять, где находится. Серые, потертые обои с затейливым рисунком, примитивные стеллажи, забитые учебниками и старыми журналами, неубранная соседская постель, из-под которой выглядывала мятая пластиковая бутылка пива – всё это одновременно казалось знакомым и совершенно чужим. Михаил отчаянно напрягал память, пытаясь выстроить какую-то логическую последовательность событий, но в голове царил сумбур: воспоминания перемешались так плотно, что было невозможно понять, где заканчивается его прошлая жизнь и начинается новая реальность.
«Что за чертовщина…» – подумал Михаил, и его вдруг охватило чувство растущей паники, того особого страха, который бывает только у людей, обнаруживших, что они уже не хозяева своего разума. Он резко вскочил с кровати, отчего пол под ногами протестующе скрипнул, и замер на мгновение, удивлённый своей стремительной ловкостью. Вчера ещё он был семидесятилетним стариком, тяжело передвигавшим ноги по гладкому полу дорогого особняка, а сегодня…
Сегодня его тело двигалось легко и даже изящно, почти забытое ощущение молодой, гибкой силы вернулось внезапно и ошеломляюще. Он перевёл взгляд на свои руки и застыл в растерянности, рассматривая гладкую, упругую кожу без признаков старости, прожилок и пигментных пятен, к которым привык за долгие годы жизни в дорогих костюмах и на совещаниях совета директоров. Эти руки принадлежали студенту, мальчишке, ещё не познавшему настоящей тяжести жизни.
«Не может быть!» – отрешённо подумал Михаил, и сердце заколотилось ещё сильнее, наполняя голову тяжёлым гулом крови. Взгляд наткнулся на старое зеркало, висящее в коридоре напротив двери комнаты. Оно было помутневшим, с потемневшими краями, покрытыми следами времени и небрежного ухода.
Он почти бросился к нему, ощутив, как неестественно бодро под ногами скрипнул пол, и встал перед зеркалом, замерев, как человек, внезапно столкнувшийся лицом к лицу с привидением.
В зеркале на него смотрел молодой парень, едва перешагнувший двадцатилетний рубеж. Худощавое лицо с острым подбородком и чуть приподнятыми уголками губ, короткие тёмные волосы, уложенные небрежно, но аккуратно. И глаза – внимательные, пронзительные карие глаза, сейчас широко распахнутые от ошеломления и ужаса.
«Что за дьявольщина?» – прошептал Михаил едва слышно, проводя пальцами по своему гладко выбритому подбородку. Реальность вдруг перестала казаться ему такой уж прочной и надёжной, словно бы сам воздух вокруг стал дрожать, насмехаясь над ним и его наивными попытками понять происходящее.
Он вспомнил и другую жизнь, в которой привык ежедневно бриться дорогой немецкой бритвой перед зеркалом, украшенным золотом и деревом, в просторной ванной комнате, пропитанной ароматами дорогого одеколона и нагретой мягким теплом системы тёплых полов. Теперь же он стоял в коридоре студенческого общежития, с трудом узнавая самого себя, юного и растерянного, в старом зеркале, в окружении запахов дешёвых сигарет и пережжённых электроприборов.
Михаил не мог поверить в то, что видел, и в то же время не мог это отрицать. Мысли в голове метались в истерическом круговороте, пытаясь собрать хоть что-то связное, хоть малейший намёк на объяснение. Вместо ответов приходили лишь насмешливые образы: воспоминания о далёком будущем смешивались с далёким прошлым, заставляя его внутренне вздрогнуть и схватиться за край зеркала – но только чтобы не упасть.
Михаил медленно, осторожно прикоснулся пальцами к своему лицу, словно опасаясь, что отражение в зеркале вот-вот развеется, исчезнет, растает в воздухе, оставив его наедине с безумием. Подушечки пальцев ощутили тёплую, упругую кожу, молодую, без единой складки и шершавости, к которой он привык за долгие годы старости. От этого странного ощущения по спине пробежал непроизвольный озноб, заставив Михаила вздрогнуть и усмехнуться над собой, над абсурдностью всего происходящего.
Он осторожно разжал губы, провёл языком по зубам, которые на удивление были целыми, гладкими, без металлических мостов и фарфоровых коронок, которыми он привык хвастаться перед друзьями на ужинах в дорогих ресторанах. Язык ощутил здоровую, слегка шероховатую эмаль, и Михаил невольно выдохнул с облегчением, ощутив смешной, почти детский восторг от наличия у себя собственного зубного ряда. Нервно засмеявшись, он тут же осёкся, словно испугавшись своего голоса – молодого, звонкого, неожиданно высокого, совершенно чуждого ему, привыкшему слышать хрипловатое ворчание усталого человека в возрасте.
– Раз, два, три, – произнёс Михаил негромко, почти шёпотом, пробуя голос на прочность. – Партия сказала «надо», комсомол ответил…
Последнее слово он произнёс чуть громче, и звук прозвучал звонко, с вызывающей наглостью и молодецкой задорностью, так неуместной для него, старого циника. Михаил нервно хохотнул, зажал рот ладонью и испуганно оглянулся по сторонам, словно его могли застать за этой нелепой проверкой. Никого рядом не оказалось, и он медленно опустил руку, глубоко вдохнув затхлый воздух коридора, в котором едва угадывался привкус советского студенческого быта и скромных надежд.
Его пальцы непроизвольно потянулись к волосам, ощупывая густую, слегка жёсткую копну на макушке. Это ощущение тоже было непривычным: Михаил привык к аккуратной стрижке, к гладким, седеющим волосам, за которыми тщательно ухаживал личный парикмахер. Теперь же пальцы чувствовали своевольную, живую, хаотичную прическу молодости, которую не портили ни краска, ни седина. Михаил, словно ребёнок, улыбнулся и слегка потянул себя за прядь, испытывая лёгкую боль, столь желанную сейчас, потому что доказывала реальность происходящего.
Но мозг Михаила, этот опытный и закалённый инструмент, отказывался принимать происходящее всерьёз. Он метался в поисках зацепки, доказательства того, что всё это всего лишь дурацкий сон, галлюцинация, проделка его стареющего сознания, решившего под конец пошутить над ним особенно жестоко и изощрённо. Однако сколько бы он ни пытался убедить себя в иллюзорности происходящего, реальность неизменно давала о себе знать – неприятной прохладой коридора, запахами сгоревшей еды на сковородке и бодрой молодостью тела.
– Не может быть, – снова пробормотал он вслух, как будто разговор с самим собой мог придать хоть какую-то ясность в этой абсурдной ситуации.
В груди забилось сердце, уже не с тревогой, а с каким-то диким азартом и смешным, нелепым восторгом первооткрывателя, оказавшегося вдруг там, куда и не думал попасть даже в самых смелых мечтах. Михаил, слегка дрожа от волнения, заставил себя дышать медленнее и ровнее, словно пытаясь успокоить взбесившегося в груди молодого жеребца.
Мозг постепенно начал понимать, что принимать происходящее надо без истерики, а спокойно, взвешенно и расчётливо. Михаил всегда считал себя человеком прагматичным, привыкшим быстро адаптироваться к новым обстоятельствам и извлекать из них максимум пользы. Эта мысль вернула ему уверенность, и он ощутил, как паника медленно отступает, сменяясь настороженной собранностью.
С усилием оторвавшись от зеркала, Михаил осторожно направился обратно в комнату, стараясь
