Внедроман - Алексей Небоходов
Вспомнилась ему и та роковая ночь, когда он впервые осознал цену своего успеха: дорогой ресторан, дорогая еда, дорогие вина, а затем возвращение домой в пустую квартиру, полную только его собственного дыхания и тишины, звенящей сильнее любого звука. Именно тогда впервые пришла мысль, что жизнь его, несмотря на кажущийся блеск и достаток, комична и бессмысленна, похожа на нелепую театральную пьесу, которую приходится играть перед пустым зрительным залом.
Женщины в его жизни появлялись и исчезали, как случайные пассажиры в вагоне метро: одна похожа на другую, все чего-то хотели, все оказывались недостаточно значимыми, чтобы задержаться надолго. Вспомнил Михаил и короткий брак, и долгий развод, и звонкий, раздражённый голос бывшей жены, говорившей, что он никого не способен любить, кроме себя.
И, наконец, поздние годы, когда деньги и власть перестали приносить то удовольствие, на которое он рассчитывал, и Михаил стал метаться, ища что-то настоящее, чего у него никогда не было. Вспомнились ему вечерние прогулки по городу, когда он вдруг завидовал простым людям, идущим домой с работы, завидовал их бессмысленным разговорам о погоде и цене на продукты, их мелким, но таким искренним радостям, которые ему самому были чужды и недоступны.
А затем, словно жестокая ирония судьбы, снова вспыхнул кадр, где Михаил стоял в стеклянном холле своего офиса, смотрел на грудь секретарши, пил кофе и разговаривал по телефону – последний кадр перед падением, последняя нелепая сцена жизни, от которой он так старательно убегал.
Все эти воспоминания, мелькая перед ним, сливались в единую абсурдную картину, полную ярких красок и нелепых деталей, горечи и иронии, тщеславия и отчуждённости. Михаил смотрел на всё это со стороны, уже не ощущая себя частью собственной жизни, как простой наблюдатель, свидетель, которому довелось познать неведомое – и теперь он попросту не знает, что с этим можно сделать.
Не успел Михаил разобраться в мелькающих перед глазами кадрах своей жизни, как пространство вокруг, словно исчерпав весь запас серьёзности и меланхолии, неожиданно решило, что пришла пора разнообразить репертуар комедией с элементами откровенного фарса. Перед ним внезапно, будто сброшенные неаккуратным художником на холст, появились обнажённые нимфы – совершенно наглые и бесстыжие создания, чья явная нагота кричала громче любой театральной афиши.
Розовые, вызывающе торчащие соски словно мигали неоновыми вывесками, предлагающими что-то запрещённое и неприличное, а лица этих созданий выражали абсолютную уверенность в своей неотразимости и праве обсуждать всё, что им вздумается. Голоса нимф звучали дерзко и игриво, как у продавщиц фруктов на провинциальном рынке, которые с удовольствием обсуждают личные подробности жизни своих покупателей.
– Глядите-ка, сестрички, это же Михаил Борисович собственной персоной! – радостно завопила одна из нимф, кокетливо подмигивая и бесцеремонно указывая пальцем в его сторону.
– У него даже сейчас вид такой строгий и важный, будто он здесь не с нами, а на совещании! – засмеялась другая, картинно откинув назад волосы и изогнувшись в позе, от которой стало бы неловко даже профессиональному гимнасту.
– А помните, – вмешалась третья, облизывая губы и подмигивая Михаилу с неприкрытым сарказмом, – он же всегда думал, что всё знает о женщинах. Только вот ни одна из них так и не объяснила ему, как правильно расстёгивать лифчик!
Нимфы рассмеялись звонко и раскатисто, словно хор актрис из старого доброго кино. Они принялись отпускать всё более откровенные и беззастенчивые шутки, обсуждая Михаила, его внешний вид, манеры и личную жизнь с такой дерзкой непосредственностью, будто он был героем комического представления, которому нечаянно пришлось присутствовать на премьере собственного спектакля.
– Эй, Михаил Борисович, а помните ту милую блондинку из бухгалтерии? – снова подмигнула одна из нимф, покачивая бёдрами и улыбаясь с вызывающим весельем. – Так вот, она рассказывала, что вы всё время смотрели ей вовсе не в глаза, а куда-то совсем ниже!
– Ох, да он и сейчас не знает, куда глаза деть, бедняжка! – смеялась другая, изображая сочувствие и старательно, но безуспешно закрывая ладонью свои прелести, словно от этого они становились менее заметными.
Михаил слушал этот невероятный поток пошлых и откровенных шуток, не веря собственным ушам, и вдруг понял, что ему совершенно не хочется возражать или злиться. Вся сцена была настолько нелепой и неожиданной, что он лишь молча парил в воздухе и растерянно наблюдал за происходящим, чувствуя, как последние остатки его былой солидности окончательно растворяются в смехе этих бесстыдных созданий.
В самый разгар непристойного веселья пространство вдруг снова исказилось, и перед Михаилом, как явный анахронизм и нелепая деталь, возник советский милиционер в форме и с совершенно серьёзным выражением лица, словно выдернутый из старого советского плаката о соблюдении общественного порядка.
Милиционер строго и осуждающе уставился на Михаила, а затем перевёл взгляд на нимф, хмыкнул с плохо скрываемым презрением и решительно произнёс голосом, не допускающим возражений:
– А ну, гражданин Конотопов, вам сколько лет? Шестнадцать-то есть? Нет? Вот и я думаю, что нет. Детям до шестнадцати на такие спектакли нельзя! А ну брысь отсюда!
Последние слова он выпалил настолько уверенно и грозно, будто Михаил был пойман за курением за гаражами и теперь должен был почувствовать всю тяжесть морального осуждения. Не успел Конотопов даже осмыслить сказанное, как милиционер властным жестом махнул рукой, и Михаил ощутил, что теряет опору и проваливается вниз.
Глава 2. Студент из прошлого
Михаил открыл глаза с тяжёлым ощущением, будто проснулся после дурного сна, который ещё не отпустил его полностью. Мутный свет, едва просачиваясь сквозь выцветшие занавески общежития, тонкой пылью стелился по углам комнаты. Потолок смотрел на него безразлично и устало, демонстрируя свою облупленную краску и следы былой протечки. Пахло здесь так же безнадёжно, как выглядело: смесью студенческой нищеты, дешёвого одеколона и чего-то едко-горелого, напоминавшего о вчерашней трагедии со сковородкой и ужином.
От этого запаха Михаила слегка затошнило. Вроде бы и запах знакомый, но слишком резкий, слишком неуместный для его нынешнего состояния. Он осторожно вдохнул глубже и тут же с удивлением заметил, что лёгкие наполняются воздухом легко, без того привычного стариковского хрипа, сопровождавшего его последние годы. Не было той ноющей тяжести, которая обычно сковывала каждое утро его прежнего, почти дряхлого тела.
Михаил напряг мышцы, ожидая привычного сопротивления больных суставов, но тело с неожиданной лёгкостью подчинилось ему, позволяя сесть
