Внедроман - Алексей Небоходов
Каждый шаг по скрипучему полу казался ему насмешкой над всем тем, что он знал о жизни, над его прежними представлениями о времени и реальности. Михаил отчётливо понимал, что оказался в прошлом, в самом сердце СССР, в молодости, о которой он столько раз вспоминал с лёгкой иронией и ностальгическим снисхождением. И теперь, имея преимущество в виде памяти о будущем, он одновременно испытывал страх и восторг, понимая, какие невероятные возможности открываются перед ним.
Остановившись у двери своей комнаты, Михаил глубоко вдохнул и тихо рассмеялся, уже почти справившись с нервами. Сейчас его ситуация казалась настолько нелепой и комичной, что было даже стыдно перед самим собой за панику и испуг, которые совсем недавно овладели им.
– Что ж, товарищ Конотопов, – с усмешкой произнёс он сам себе с игривой строгостью в голосе, – давайте без паники. Пятилетку за три года никто не отменял.
И с этими словами Михаил решительно шагнул в комнату, готовый осторожно и расчётливо начать исследовать своё новое-старое существование, в котором у него вдруг оказалось преимущество перед окружающими – память старика и тело юноши, и смутное чувство, что судьба преподнесла ему самый абсурдный, но одновременно и самый ценный подарок, который только мог получить человек, проживший две жизни.
Михаил присел на скрипучую кровать, отчётливо ощутив, как острые пружины протестующе впились в его молодую плоть, словно пытаясь напомнить о реалиях советского студенческого быта. Он осторожно потёр шею, вздохнул глубоко и принялся перебирать воспоминания, разбросанные по углам его обновлённого сознания так же хаотично, как разбросаны были вещи по этой комнате.
Постепенно перед внутренним взором Михаила всплывали детали студенческой жизни, забытые и вытесненные годами роскоши и комфорта его старческой жизни. Он отчётливо вспомнил, как по утрам студенты томились в очереди перед единственной работающей душевой кабинкой, держа в руках алюминиевые тазики и полотенца, пока из кабинки доносилось весёлое посвистывание очередного счастливчика, нещадно расходующего драгоценную горячую воду.
С улыбкой, в которой смешивались и горечь, и нежность, Михаил увидел в памяти до боли знакомые кипятильники, торчащие из эмалированных кружек, со шнурами, замотанными синей изолентой. Из-за них здесь регулярно выбивало пробки, и тогда во всём общежитии раздавались гневные крики студентов, сопровождаемые отборным матом, свистом и хохотом. Он почти физически почувствовал запах горелого пластика, смешанный с ароматом растворимого кофе, который студенты ухитрялись добывать какими-то обходными путями через знакомых, работающих в буфете университета.
Самым ярким воспоминанием была, конечно, комендантша общежития – строгая, грузная женщина, которую студенты за глаза называли «Фурией». Она ежедневно устраивала обходы комнат, нещадно отчитывая жильцов за разбросанные вещи, немытую посуду и небрежно застеленные кровати. Особенно раздражали её кипятильники и кассетные магнитофоны, которые студенты прятали в самых невероятных местах, от обувных коробок до подушек, – лишь бы не попались ей на глаза.
Вспомнив комендантшу, Михаил невольно поёжился, и нервно усмехнулся, почувствовав себя вдруг школьником, который боится строгой учительницы. Он почти физически ощутил ту смесь раздражения и почтительного страха, с которой студенты старались не попадаться ей на глаза, всякий раз ловко скрываясь за углами коридоров и захлопывая двери комнат перед её наступающей фигурой.
Ещё одно воспоминание вызвало у Михаила улыбку шире прежней. Его сосед, долговязый паренёк по имени Серёга, был большим поклонником Высоцкого и каждую ночь устраивал настоящий тайный ритуал. Он накрывался одеялом с головой, включал магнитофон на минимальную громкость и слушал песни Владимира Семёновича, время от времени подпевая еле слышным голосом. Это происходило ровно до тех пор, пока не раздавался гневный стук в дверь, сопровождаемый хриплым голосом комендантши:
– Сергеев, опять Высоцкий? Чтобы через минуту выключил эту антисоветскую пропаганду!
На что Серёга неизменно отвечал, заискивающе-иронично:
– Понял, Мария Ивановна! Высоцкого нет, остались только Пахмутова и сборник патриотических маршей.
Эти ночные перепалки всегда вызывали негромкий смех в соседних комнатах, и Михаил, даже сейчас, вспоминая всё это, почувствовал невольное веселье и какую-то тёплую, почти ностальгическую благодарность судьбе за возможность пережить снова те нелепые, но такие живые моменты.
Однако веселье было не совсем уместно сейчас, и Михаил усилием воли постарался вернуть себе серьёзность и расчётливость, необходимые в ситуации, когда прошлое вдруг оказалось его настоящим.
Михаил осторожно открыл ящик стола и принялся перебирать свои нехитрые пожитки, всё ещё испытывая то забавное, почти детское любопытство, с которым обычно перебирают забытые коробки на даче или старые чемоданы на антресолях. Первое, что попалось на глаза, – пачка сигарет «Столичные», заботливо укрытая под ворохом бумаг. Он аккуратно вытянул одну сигарету, понюхал её, поморщился и тут же засмеялся. В памяти вспыхнули воспоминания о временах, когда «Столичные» казались верхом роскоши, а их наличие обеспечивало уважительное отношение со стороны товарищей по общежитию.
Следом обнаружились потрёпанные лекционные тетради, украшенные старательно выведенными формулами и примечаниями на полях вроде «сдать к пятнице, иначе капут!» или «Лекция доцентши – испытание для психики». Михаил с любопытством пролистал несколько страниц, пытаясь уловить хоть какую-то полезную информацию о текущем учебном процессе, но быстро отложил их в сторону: конспекты лекций по политэкономии выглядели до неприличия скучными, даже с учетом забавных карикатур на преподавателей, любовно нарисованных с преувеличением всех их характерных недостатков.
Далее в руки Михаилу попала потрёпанная книга Ремарка «Три товарища» с явно библиотечным штампом на первой странице, отчётливо напомнившая ему о давних временах, когда даже художественная литература добывалась не без риска и хитрости, особенно если речь шла о книгах «сомнительного морального содержания», как любила выражаться та самая комендантша. Михаил хмыкнул, не без удовольствия вспомнив, как в юности читал эту книгу взахлёб, пытаясь найти ответы на «вечные вопросы» и периодически пугаясь, не покажется ли он слишком «буржуазным» в глазах сокурсников.
Но особенное внимание привлёк маленький фотоаппарат «Зенит», заботливо уложенный на полку рядом с парой засушенных яблок и коробкой фотоплёнок. Сердце Михаила радостно подпрыгнуло в груди при виде знакомой вещицы: он даже подзабыл, насколько сильно любил фотографировать, и уж совсем позабыл, что когда-то зарабатывал небольшую прибавку к стипендии, ведя фотокружок для детей.
Взяв аппарат в руки, Михаил невольно улыбнулся, ощутив знакомую тяжесть металлического корпуса и гладкость затвора, который приятно клацнул под большим пальцем. Аппарат был явно потёртым, с небольшими царапинами, но ухоженным и надёжным, как настоящий боевой товарищ, сопровождавший его в маленьких фотоприключениях юности.
Память услужливо нарисовала перед Михаилом картину: полутёмное помещение подвала ЖЭКа, в котором собирались
