Василий Кошанский. Здравствуй, мир! - Фохт
Мне даже стало «за державу обидно». Неужели во всем нашем округе никто не написал белее читабельный рассказ? Я не был знатоком местной литературы, но Чижик чихвостил Дусика только так, а Евдоким писал куда лучше Леночки. Одну главу Андрюша мне прочёл вслух на наших колбасных посиделках.
— А вы что скажете, Василий Матвеевич? Каково мнение столичного жителя? — обратилась ко мне матушка Окуньковых.
Все разом повернулись. Акакий что-то зашептал своим соседям, указывая на мой помпончик и скорчив брезгливую морду. Но ни его гримаса, ни смешки, ни ехидные улыбки меня ни капельки не тронули. Я окинул зал надменным взглядом канцлера Мурлынова:
— Мне кажется, для рассказа многовато описаний, хотелось бы более динамичного повествования, — холодно начал я. Во мне проснулся местечковый патриотизм, и мне не хотелось, чтоб мои родовые земли представляла в литературном сообществе высокопарная муть Леночки.
— Как?! Что?! — загалдели вокруг.
Тут я поймал восхищённый взор черепаховой кошки темной масти. У неё были выразительные жёлтые глаза. И забавная рыжая клякса на черном носике.
— Прошу прощения, но мне рассказ не показался эталоном. Тем более у него отсутствует внятный финал. С удовольствием ознакомился бы и с другими рассказами, — молчаливая поддержка Татьяны, старшей дочери Окуньковых, была мне приятна. Рот Леночки перекосило от возмущения:
— Я… Я достойнее всех… я обожала сочинения в гимназии. Мой папа — председатель цензурного комитета при Государе Императоре, и он в восторге от рассказа!
Теперь мне стал ясен смысл показного умиления остальных гостей. Должность отца Леночки была весьма заметной и ценной для тех, кто мечтал издаваться даже скромным тиражом. Без одобрения цензурного комитета печатались только местные объявления о рождении, браках и смерти. И для присутствующих, возжелавших забраться на Парнас, ссориться с господином Пятнопузовым было не с лапы. Позднее меня просветили, что страх на всю округу наводила и мать Леночки, сестра хомячинского губернатора, дама скандальная и умеющая нанести урон чужой репутации.
— О, какой у нас тут знаток литературы с куцым хвостом, — влез Акакий. Его компания дружно захихикала. Смех Леночки напоминал кваканье лягушки.
— А как длина хвоста коррелируется с литературным вкусом? Думаю, скорее с уровнем образования, да вам это слово особо не известно, — холодно ответил ему я, зная, что Фома не отдавал своих отпрысков в гимназии и академии, ограничиваясь парой домашних учителей на всех.
Меня под руку взяла Татьяна:
— Не обращайте внимания, Акакий Фомич вечно всех задевает. А Леночке нам с самого детства запрещают перечить, маменька её — та ещё злословка, жизнь кому угодно сплетнями может испортить. Потому Леночка тут священная коза, которую не тронь ни пальцем, ни словом.
«Не тронь, чтоб не пахло», — говаривала моя бабуля про таких людей. Однако следом за мной с осторожной критикой начали выступать и другие гости-читатели, словно я махнул стартовым флажком Леночка сперва надулась, как пипа суринамская, а потом бросила листки с текстом на пол и визгливо разрыдалась. Тут мне стало несколько не по себе, доводить до слез я никого не хотел.
— Пойдёмте, я покажу вам сад. Тут как-то душновато, — потянула меня прочь из гостиной Татьяна, — знаете, Василий Матвеевич, вы прямо как струя свежего воздуха в нашем замкнутом мирке.
Мы вышли к клумбам, засаженным мелкими красненькими цветочками. Я не собирался связывать свою судьбу с Хомячинском, и Леночкина мамаша меня не пугала, но было слегка жаль убогую Леночку, несмотря на её гонор. Мышиная возня литераторов районного масштаба казалась смешной, но я понимал, какое значение этим страстям могли придавать юные кошечки.
— Меня просили высказать непредвзятое мнение, — чуть снисходительно улыбнулся я, чувствуя себя Белинским с Писаревым вместе, — не вижу повода кривить душой.
— Очень смело! — мне льстил восторг хорошенькой барышни. Татьяна была весьма мила и подкупала отсутствием жеманства. Если б не мои чувства к Анне, уверен, я не сопротивлялся бы роману с прелестной соседкой.
В тот раз мы задержались в гостях не очень долго. Вернулись домой вскоре после ужина, до продолжения литературных прений. Папенька нашим выходом в местный свет был очень доволен.
— Ах, матушка, Василий был просто бесподобен. Настоящий князь Кошанский, в лучших традициях наших предков, — расхваливал он меня перед бабушкой, устроившей нам второй домашний ужин. А та счастливо улыбалась и целовала мой мохнатый лоб.
На волне восторга от моего смелого поведения папенька принял решение отправиться в столицу чуть заранее. Князю не терпелось представить меня кое-кому из своих старых друзей. Кажется, вслед за мной семейство стало считать мой пушистый помпончик не печальным недостатком, а индивидуальной особенностью. В воспоминаниях Василия Матвеевича отец был не слишком компанейским и предпочитал переписку очной встрече с друзьями. Однако теперь ситуация изменилась. Моя магия оказала на него поистине волшебное действие.
Отправление мы запланировали на следующий вечер, чтоб проспать большую часть дороги, а также избежать козлиных заторов. В конце весны многие дворяне устремлялись в Мауславль или губернские столицы по самым разным поводам: заканчивался учебный год в академиях и пансионах, дамы заказывали платья для летнего сезона, кто-то оформлял документы для выезда за границу.
С Яроцапом мы простились после ужина:
— Удачи тебе, Васяндер. По-хорошему для новичка умеешь ты достаточно. Главное, помни, как направлять силу. И будь готов к разным гадостям. Не теряйся.
— Спасибо, дядя Ярик, — благодарно обнял я его.
Затем бабушка прижала меня к своей могучей груди, почесала за ушком:
— Да поможет тебя Котоматерь, Васенька! Всем домом будем молиться за твой успех!
Мы с папенькой загрузились в княжескую карету, уютно устроились в гамаках.
— Трогай! — закричал кучеру Семён, затворив дверцу.
Мой Верный и Умник папеньки следовали за нами под присмотром Назара.
До Мяуславля добрались быстро и без приключений. Княжеский экипаж почтительно пропускали на дороге, а роскошные козлы внушали уважения даже тем невежам, кто не знал наш семейный герб.
Я меланхолично рассматривал столичные улицы. «Вот поворот к академии, но нам туда не нужно», — я усмехнулся с ноткой ностальгии. Разумеется, я навещу друзей и Старокотова, но сейчас меня ждёт дело не менее важное, чем воссоздание гасителя. Мне надо доказать мою магическую одарённость. Жаль, что сейчас я мог рассчитывать только на себя, ну, может, немножко на Мурлынова. Эмоций Василия Матвеевича, как и Масянского, я последние недели совсем не ощущал, но занятый тренировками даже не обратил на это внимание.
Мы проехали главный проспект, глянули краем глаза на Императорский дворец и свернули на узкую улочку недалеко от набережной.
Ни дед, ни папенька не любили столицу, никогда не задерживались
