Он вам не Тишайший (СИ) - Шведов Вадим

Савелий, помоложе и поплотнее, поднёс ко лбу ладонь, прикрываясь от слепящего солнца.

— Медведь кого сожрал, али волки теленка задрали… — начал он, но слова застряли у него в горле.

Дощаник медленно обогнул мыс. И стало видно всё.

На крепких вязах висел десяток тел. Они качались от лёгкого ветерка, неестественно вытянутые, с посиневшими лицами. Над ними с карканьем кружила стая ворон, а некоторые уже смело садились на плечи несчастным. От всей этой картины веяло леденящим душу давящим спокойствием и неотвратимостью.

— Матерь Божия… — крестясь, прошептал Савелий. Он отвернулся к борту, сглатывая подступившую тошноту.

Их судно, подхваченное течением, шло совсем рядом с повешенными. Теперь было видно каждую деталь: грубые холщовые мешки на головах казнённых, просмолённые верёвки, врезавшиеся в шеи, разномастную, но добрую одежду покойников. На каждом трупе висела дощечка с надписью: «Смерть ушкуйникам». От этого становилось ещё жутче.

Работники на судне притихли, перестав даже грести. Все смотрели на повешенных с суеверным ужасом и любопытством. Один из парней, румяный и крепкий, перекрестился и плюнул через левое плечо, чтобы не сглазить.

— Проходим, не зевай! — сурово крикнул старший из охраны, но и сам не мог оторвать глаза от зрелища.

Только когда зловещие вязы остались за кормой, на судне вновь послышались голоса — тихие, но одновременно взволнованные.

— Видал, Игнат? — Савелий вытер платком лоб. — Да это команда Рваного Уха! Я того паренька крайнего узнал. Они с прошлого года за моим стругом гонялись. Еле тогда ушли. А их тут…на сук вздёрнули.

Игнат молча кивнул, его обычно благодушное лицо было серьёзным, а руки дрожали.

— Теперь понятно, отчего на этом плёсе тихо стало. Раньше здесь стрельбу да крики за версту было слышно. А нынче — словно и не бывало лихого люда.

— Да уж… — Савелий с облегчением вздохнул, отходя от борта. — Царские стрельцы, видно, работу знают. Не то что раньше. Помнишь, как воеводы отсиживались по острогам, а на реке ушкуйники хозяйничали.

— А как же, — хрипло усмехнулся Игнат. — У начальства другие заботы бывали. За проход по реке — плати. У каждого городка свой мытник стоит, свою мзду требует. Всем плати, а пройдёшь, смотри в оба глаза — не мелькнёт ли лихая шапка.

Он на мгновение замолчал задумавшись. — Нынче что? Плывёшь и знаешь: на плёсах стрелецкие струги дежурят. А ещё новые причалы строят, порты ремонтируют. И не у каждого городка теперь плати, а одну пошлину в начале пути внеси и иди себе на здоровье. Словно дома ходишь и никто тебя не трогает.

Савелий оживился. — И то верно! Единая пошлина — это сильно. В прошлый раз в Нижнем единожды платил и мне бумагу с печатью дали. Едешь, показываешь её на заставах — и никто тебе не указ. Никаких тебе внезапных поборов и никаких «пропуск-то твой купец устарел». Всё понятно и удобно!

— А я слышал, что разбойников стрельцы не просто так ловят. Им за каждого пойманного лихого человека из казны доплата идёт. Потому они нонча на реке, как голодные волки на зайца. Если учуяли, — не отстанут.

— Верно, — поддержал его Савелий. — Интерес он всегда двигатель дела. У стрельцов теперь интерес с нашим купеческим совпал. Им — награда и честь, нам — безопасный путь. Всё в барыше.

Дощаник тем временем поравнялся с той самой новой пристанью. Было видно, что её только недавно достроили: пахло свежим деревом, а на берегу дымилась походная кузница, где чинили какую-то тележную ось. У сходней стояли караульные служивые. Стрелецкий десятник, заметив купеческое судно, лишь кивнул и махнул рукой: мол, проходите.

— Вот видишь, — сказал Игнат, указывая на стрельцов. — Никто не бежит с криком «стой, плати!» Государь хоть и молод, а дело знает. Чует, что казна от торговли полнится и растёт.

— Так оно и есть, — согласился Савелий. — При прежних царях нам купцам приходилось меж бояр да воевод лавировать, как меж льдин в половодье. То один прищемиться, то другой обухом по башке треснет. А теперь правила ясны. Плати положенное, не нарушай указов, не вези контрабанды — и торгуй на здоровье. Никто тебя обидеть не посмеет. Вон, — он снова указал на берег, где за пристанью виднелись аккуратные амбары, — склады новые строят. Значит, и товару больше пойдёт, и хранить его можно с выгодой.

— Выходит, Игнат, теперь наше время пришло? Время купцов?

— Получается, что так, Савелий. Торговля… — Он широко взмахнул рукой, очерчивая горизонт с бескрайней рекой и лесами. — Торговля, брат, безгранична. В Астрахани продадим — в Персию выглянем. Из Персии — к индийцам проторяй дорожку. Царь-то это понял. Казне от нашей прибыли — доля, а ему — мощь государства. Вот и выходит, что нам с ним по пути. Наступает наше время, купеческое. Время, когда расчёт и договор важнее родовитости и грубой силы.

Они стояли молча, глядя на убегающую вперёд речную гладь. Никаких лихих шаек, никаких криков с берега. Только плеск воды о борт, шум чаек да мерный скрип уключин. И это молчание было красноречивее любых слов. Оно сулило долгие, спокойные и прибыльные плавания. Оно знаменовало собой новую эпоху…

В Академии наук, глазами Мишки

Отдел военных наук в Академии был местом особенным. На столах, полках, шкафах стояли и лежали не только книги, но и куча мушкетов, пищалей, доспехов, чертежи крепостей. Возглавлял всё это хозяйство человек с умными, быстрыми глазами и руками, вечно испачканными в саже или масле, — Андрей Фёдорович Головин. Он когда-то служил в пушкарском ведомстве, но его пытливый ум искал не просто исполнения приказов, а лучших решений.

Сегодня он собрал нас, кто был свободен от своих основных задач, у большого дубового стола. На столе лежала странная вещица: небольшая трубка из грубой бумаги, перевязанная ниткой с одного конца и чем-то наполненная.

— Братья учёные, — начал Андрей Фёдорович, вертя в руках эту трубку.

— Новую задачу нам государь лично указал. Задачу кровной важности. Видите сию диковинку?

Мы переглянулись. Выглядела вещица неказисто.

— Это бумажный патрон. Штука для Европы почти невиданная. Где-то в единичных полках пробуют, но толком не используют. Считают, может, баловством. А наш государь Алексей Михайлович в нём будущее видит. И я с ним согласен.

Он разорвал бумажную оболочку. На стол высыпалась порция пороха, а следом выкатилась круглая пуля.

— В чём соль? — Андрей Фёдорович обвёл нас взглядом. — Скорость, братцы! Представьте бойца на поле боя: откусит кончик патрона, подсыпает порох на полку замка, остальное — в ствол, затолкает пулю с бумагой шомполом — и стреляй. Всё! Никаких отмеренных зарядцев, никаких отдельных пульниц. В три, а то и в четыре раза быстрее. Солдатская линия даст не один залп, а три, в то время пока неприятель будет к первому готовиться. Сила огня возрастёт неслыханно!

Мы слушаем затаив дыхание. Идея и впрямь казалась гениальной в своей простоте.

— Но вот беда, — Головин смял пустой бумажный цилиндрик. — Образец этот — голландский. Для показа. В бою даже иноземцы признают, никуда не годится. Бумага слабая, отсыревает быстро, порох сыпется. Нам же надобно создать свой, русский патрон! Крепкий, надёжный, чтобы и в дождь, и в походной тряске не подвёл. Чтобы порох в нём был всегда сухой, а бумага рвалась ровно и легко. Задача ясна?

Мы с жаром взялись за работу.

Первую партию делали с восторгом первооткрывателей. Взяли самую обычную писчую бумагу, что была в Академии, скрутили из неё аккуратные трубочки. Насыпали отмеренный порох, вложили пулю, перевязали суровой ниткой. Гордо демонстрируем Головину.

— Испытаем, — сказал он без особого энтузиазма.

Выходим на учебный двор. Глава отдела пытается откусить кончик нашего патрона. Не получается. В итоге кончик рвёт руками. Порох на полку подсыпается. Мушкет заряжается. Выстрел.

— Слишком крепкая бумага, — говорит Головин. Солдат не волк, чтобы с такой силой рвать зубами. Он должен откусывать легко и быстро.