Шеф с системой. Рецепт победы - Тимофей Афаэль

— И что же изменилось? — спросил я.
— Появились вы, — Всеволод посмотрел на нас с искренней теплотой. — Ярослав показал себя настоящим воином и дипломатом. «Соколиный гамбит» — это шедевр стратегического мышления.
Он повернулся ко мне:
— А Алексей продемонстрировал, что знания могут быть не менее важными, чем мечи. Твои изобретения открывают перед родом невиданные возможности.
Всеволод встал и подошел к окну:
— Теперь, когда есть ты, Ярослав, настоящий лидер, и ты, Алексей, гений, каких свет не видел, у нас есть шанс действительно изменить будущее рода.
— Но ведь решения принимает отец, — заметил Ярослав.
— Пока да, но Святозар уже не молод, и я вижу, как его тяготят обязанности правления. Возможно, скоро он сам поймет, что пора передать власть молодому поколению.
В голосе Всеволода не было злобы или нетерпения — скорее, печальная констатация факта.
— Понимаете, — продолжал он, возвращаясь к столу, — я всю жизнь мечтал о том, чтобы наш род стал не просто сильным, а великим. Не военной силой, а умом, богатством, влиянием на соседей.
Он налил нам еще:
— Представьте: наши товары продаются во всех землях, к нашим мастерам приезжают учиться, наши методы копируют другие рода. Вот что я называю истинным величием.
Ярослав слушал с горящими глазами:
— Дядя, это… это именно то, о чем я мечтаю! Чтобы род Соколов стал примером для подражания!
— Вот видишь, — улыбнулся Всеволод. — Мы думаем в одном направлении, а значит, вместе мы сможем многого добиться.
Мы провели за разговором несколько часов. Всеволод рассказывал о своих планах развития торговли, о возможности установления дипломатических связей с дальними землями, о том, как превратить военную мощь в экономическое процветание.
Его идеи были разумными и привлекательными. Он говорил с искренним энтузиазмом человека, который наконец нашел единомышленников.
— Алексей, — обратился он ко мне под конец вечера, — твои проекты — это только начало. Я вижу гораздо больше возможностей. Что если наладить изготовление сыра и колбас не только для крепости, но и на продажу? Ты сможешь увеличить количество товара?
— Интересная идея, — согласился я. — Но для этого нужно значительно расширить производство.
— Готов выделить все необходимые ресурсы. Лишь бы был результат.
Когда мы собирались уходить, Всеволод обнял Ярослава по-отечески:
— Племянник, я горжусь тобой. Ты стал именно таким лидером, о котором я мечтал.
Затем он пожал мне руку:
— А ты, Алексей, открыл нам глаза на новые возможности. Вместе мы изменим этот мир.
Уходя из его покоев, я чувствовал смешанные эмоции. С одной стороны, Всеволод действительно казался искренним союзником и мудрым советчиком. С другой — слова Степана Игнатьевича не выходили у меня из головы. Я все же был человеком из другого века, да еще и был мудрее Ярослава в силу возраста. Всеволод темнил.
Но пока что все говорило в пользу воеводы. Его поддержка была реальной, планы — разумными, а мотивы — понятными. И это все только усложняло.
Мы с Ярославом шли обратно по коридорам крепости в полной темноте — свечи в светильниках уже догорали, и лишь редкие факелы освещали наш путь.
— Ты слышал? — восторженно говорил Ярослав. — Дядя полностью на нашей стороне! С его поддержкой мы не просто горы свернем — мы изменим весь мир!
— Его планы действительно впечатляют, — согласился я, но не столь уверенно.
— Планы? Да это же мечта любого правителя! Превратить военную силу в экономическое процветание, стать примером для других родов…
Ярослав остановился посреди коридора:
— Алексей, я понимаю, почему ты был осторожен после слов Степана Игнатьевича, но сегодня же было видно — дядя искренен! Он не играет, он действительно хочет перемен!
Я молчал, обдумывая услышанное за ужином. Действительно, Всеволод выглядел абсолютно искренним. Его энтузиазм, планы, забота о будущем рода — все это казалось естественным и правильным.
— Знаешь, что меня больше всего поразило? — продолжал Ярослав. — То, как он говорил об отце. Без злобы, без нетерпения. Просто констатировал факты.
— Да, — кивнул я. — И это было… разумно.
Но в глубине души что-то меня беспокоило. Что-то в том разговоре было не так, хотя я не мог понять, что именно.
Мы дошли до развилки коридоров, где наши пути расходились.
— Спокойной ночи, Алексей, — сказал Ярослав. — И спасибо за этот вечер. Наконец-то я чувствую, что у нас есть настоящий союзник среди старших.
— Спокойной ночи, — ответил я.
Оставшись один, я медленно шел к своим покоям, пытаясь понять, что именно меня тревожило. Вроде бы все было логично: Всеволод — умный, дальновидный человек, который наконец нашел единомышленников. Его поддержка наших проектов объяснялась желанием модернизировать род.
И все же…
Я вспомнил один момент из разговора. Когда Всеволод говорил о своем брате, о том, что Святозар «слишком мягкий и консервативный», в его глазах на мгновение мелькнул странный блеск. Холодный, расчетливый, совершенно не соответствующий печальным словам о любимом брате.
Это длилось доли секунды, и я даже не был уверен, что не показалось. Но этот взгляд… В нем не было печали. В нем было нечто другое. Нетерпение? Презрение?
Достигнув своих покоев, я сел у окна и долго смотрел в ночную тьму. В голове роились противоречивые мысли.
С одной стороны, все факты говорили в пользу Всеволода. Он помог нашим проектам, поддержал нас против консерваторов, делился разумными планами развития рода. Любой здравомыслящий человек счел бы его идеальным союзником.
С другой стороны, слова Степана Игнатьевича не были пустым звуком. Опытный управляющий чувствовал что-то неладное, и его интуиция редко подводила.
А еще был тот мимолетный взгляд…
Я понял, что оказался в крайне неудобном положении. Всеволод был либо нашим величайшим союзником, либо нашим самым опасным врагом. И от того, какой из вариантов соответствует действительности, зависело многое — возможно, судьба всего рода.
Самое страшное, что я не знал, как это выяснить. Если Всеволод действительно играет, то он играет мастерски. Каждое его действие, каждое слово выглядят абсолютно естественно и логично.
Я лег в постель с тяжелым сердцем. Завтра предстоял новый день, новые заботы, новые встречи с человеком, которого я не мог ни полностью принять, ни полностью отвергнуть.
Всеволод был для меня загадкой. Опасной, неразрешимой загадкой, от ответа на которую зависело слишком многое.
И эта неопределенность,