Проклятый Лекарь. Том 4 - Виктор Молотов

— Хорошо, — Анна тяжело вздохнула, но быстро взяла себя в руки. — Семья важнее. Это даже похвально, в наше время мало кто помнит о стариках. Тогда завтра?

Вы меня удивляете, Анна Алексеевна.

— Ценю и восхищаюсь вашим напором. Завтра так завтра.

— Прекрасно! — она мгновенно повеселела. — То же время и место — восемь вечера, «Славянский базар».

Она достала из изящной сумочки визитную карточку.

— Вот мой личный номер. Позвоните, если что-то изменится. Ваш номер я уже знаю — отец дал. Точнее, я выпросила, — она подмигнула. — Скину детали завтра утром.

Развернувшись, она пошла к выходу. И я не мог не заметить, что её бёдра покачивались чуть сильнее, чем того требовала обычная ходьба. Классический женский манёвр — уходя, убедиться, что мужчине есть на что посмотреть.

Но она напрочь забыла, что уже давала мне такую визитку. Или нет?

Я посмотрел на кусок дорогого картона у себя в руке. Сравнил его с тем, что был у меня забит в телефоне. Он был другим. Графиня Бестужева действительно дала свой личный номер.

Вот это девушка. Сильная, целеустремлённая, красивая, умная. Знает, чего хочет, и не стесняется этого добиваться. В моей прошлой жизни женщины вроде неё становились либо великими королевами, объединяющими нации своей волей… либо опаснейшими врагами, плетущими интриги в тени.

Я направился в ординаторскую, чтобы наконец оформить историю болезни Выборгова, когда заметил фигуру у двери.

Волков. Стоял, прислонившись к стене, явно поджидая меня.

Но что-то было не так. Никакой враждебности в позе. Наоборот, сутулые плечи, опущенный взгляд, руки сложены перед собой как у провинившегося школьника перед кабинетом директора.

Что за метаморфоза? Ещё вчера он смотрел волком, готовым вцепиться в горло. А сегодня — кроткий агнец.

Нет, не агнец. Побитая собака, которая ждёт, ударит хозяин или бросит кусок.

— Святослав Игоревич, — он отлепился от стены, когда я подошёл. — Можно вас на минуту? Если вы не слишком заняты, конечно.

Голос был тихий, а интонации — заискивающие. Полная противоположность его обычному высокомерию.

— Слушаю вас, коллега, — я остановился.

— Тут такое дело… — он замялся, переминаясь с ноги на ногу. — Немного неловко, но… Пётр Александрович, наш новый главврач, вызвал меня на днях.

— И?

— Он распорядился, чтобы мы с вами работали в паре. Сказал, что вы — ведущий специалист, а я должен… — он сглотнул, словно проглатывая комок унижения, — … учиться у вас. Перенимать опыт.

— Правда? — я изобразил лёгкое, вежливое удивление. — Первый раз слышу. Пётр Александрович мне ничего не говорил.

Конечно, говорил. Но пусть думает, что это решение Сомова, а не часть моей игры.

Пусть чувствует себя пешкой, которую двигает начальство, а не я. Так он будет более предсказуем. И более безопасен.

— Он сказал, что сам вас уведомит, но раз мы встретились… — Волков полез во внутренний карман халата. — Вот, официальный приказ. С подписью и печатью.

Я взял сложенный вчетверо лист, развернул. Действительно, приказ номер семнадцать от сегодняшнего числа.

Подпись Сомова, гербовая печать клиники. Всё по форме.

Это была публичная порка. Официальный документ, опускающий его, аристократа и протеже Морозова, до уровня моего личного ассистента.

Сомов дал мне поводок. Короткий, официальный, заверенный печатью. И теперь эта змея будет шипеть только по моей команде.

Однако интуиция покоя не давала. Чего Волков был такой кроткий? Любой другой на его месте с таким характером рвал все в клочья и метал бы молнии.

А значит это…

Подстава.

Волков ненавидит меня. Эта ненависть — одна из немногих предсказуемых величин в этом хаотичном мире. И вот этот человек, чьё эго было растоптано и униженно, мирится с тем, что он мой ученик?

Бред.

Перемена была слишком резкой, слишком театральной. Волк не стал овцой. Он просто натянул на себя плохо выделанную овечью шкуру. И теперь он блеял, ожидая, что я поверю в его превращение.

И у него лишь несколько вариантов игры.

Первый, самый простой: подставить меня. Найти безнадёжного пациента, передать его мне под ответственность, а когда тот неизбежно умрёт, свалить всё на мои «неортодоксальные методы».

Второй: интеллектуальное воровство. Он приносит мне сложный случай, который не может разгадать сам. Наблюдает, как я работаю, запоминает мой диагноз и методику, а затем представляет всё это Рудакову как своё собственное гениальное озарение.

И третий, наиболее вероятный: он не играет в свою игру. Он — ищейка, а Рудаков — охотник. Его прислали вынюхать любую слабость, любое отклонение от правил, любой намёк на ту «магию», слухи о которой уже наверняка ползли по клинике.

— Что ж, раз главврач распорядился, — сказал я спокойно, возвращая ему бумагу. — Будем работать вместе. Когда начинаем?

— Хоть прямо сейчас! — он изобразил такой энтузиазм, что ему мог бы позавидовать актёр императорского театра. — У меня как раз есть сложный случай. Женщина, тридцать два года, периодические обмороки неясной этиологии. Третий раз за месяц к нам поступает.

— Интересно. Что показывают анализы?

— В том-то и дело — всё в норме! — Волков развёл руками. — Кровь чистая, моча без патологии, ЭКГ как у космонавта. Давление стабильное — сто двадцать на восемьдесят. А она падает в обмороки по три-четыре раза в неделю!

Он так рвался показать мне именно эту пациентку. Значит, это и есть его ловушка. Или его загадка, которую он надеется решить за мой счёт.

— Давайте посмотрим вашу загадочную пациентку, — согласился я.

Сыграю роль наставника. Позволю ему думать, что его жалкий спектакль работает.

Палата номер восемь располагалась в женском отделении. Четыре койки, три из которых были заняты. У окна лежала наша пациентка — худая до болезненности женщина с землистым цветом лица и глубокими тёмными кругами под глазами.

Она была не просто уставшей. Она была истощённой.

— Марфа Степановна Козлова, — представил Волков, с деловитым видом раскрывая историю болезни. — Тридцать два года, замужем, двое детей. Работает белошвейкой на фабрике Коростелевых. Жалобы на внезапные обмороки без каких-либо предвестников.

Я подошёл к кровати.

— Здравствуйте, Марфа Степановна. Я доктор Пирогов. Расскажите, как именно происходят эти обмороки?

— Ой, доктор, — она говорила слабым, едва слышным голосом. — Страшное дело! Иду себе по улице или дома хлопочу, и вдруг — темнота! Очнусь — лежу на асфальте, а надо мной люди столпились.

— Были какие-то симптомы? Головокружение,