Совок порочного периода - Алексей Небоходов

Она дрожала всё сильнее. Губы посинели от холода. Или от шока. Я смотрел на неё – преподавателя, которая ещё неделю назад была недосягаемым авторитетом, – и чувствовал только холодное любопытство. Что она будет делать дальше? Как далеко зайдёт в своём унижении ради спасения карьеры?

За окном ветер шевелил голые ветви берёз. Где-то вдали залаяла собака. Обычный осенний вечер на подмосковной даче. Только внутри происходило нечто, выходящее за рамки обычного. Нечто, о чём мы оба будем помнить до конца жизни – она с ужасом, я с чем-то, чему пока не мог подобрать название.

Её достоинство умерло в этой комнате, среди скрипучих половиц и выцветших обоев. И я был его убийцей.

– На колени, – сказал я, усаживаясь на диван.

Она застыла, глядя на меня с ужасом. Слёзы не прекращались, текли непрерывными ручьями по щекам, капали на обнажённую грудь.

– Леонид, не заставляй меня… Я никогда… Это слишком…

– На колени, – повторил я. – И подойди ближе.

Её ноги подогнулись сами собой. Она опустилась на пол, колени глухо стукнулись о деревянные доски. Подползла ближе, двигаясь как во сне, как человек, идущий на казнь.

Я расстегнул ремень, молнию. Она отвернулась, зажмурилась.

– Смотри на меня, – приказал я.

Она подняла глаза. В них плескался такой ужас, такое отвращение, что на мгновение я почувствовал укол чего-то похожего на стыд. Но только на мгновение.

– Делай то, что делала с ним.

– Я не могу… – её голос сорвался. – Ты же мой студент… Это неправильно…

– Фотографии, – напомнил я. – Хочешь, чтобы их увидели все?

Она закрыла глаза, глубоко вздохнула. Потом, дрожащими руками, потянулась ко мне. Прикосновение её пальцев было холодным, неуверенным. Она явно не знала, что делать, как начать.

Сначала ничего не происходило. Моё тело не реагировало на её робкие прикосновения. Она старалась, но в её движениях не было ни желания, ни умения – только механическое выполнение приказа. Слёзы капали мне на бёдра, горячие на холодной коже.

– Ртом, – сказал я.

Она всхлипнула, но наклонилась ниже. Её губы коснулись меня – сухие, дрожащие. Она пыталась делать то, что, видимо, видела в фильмах или читала в книгах. Неумело, механически, прерываясь на рыдания.

Постепенно тело начало реагировать. Не на неё – на ситуацию. На власть. На то, что университетская преподавательница стоит передо мной на коленях. Физиология брала своё, несмотря на отсутствие возбуждения.

Она почувствовала изменение и задрожала сильнее. Попыталась отстраниться, но я положил руку ей на затылок, удерживая.

– Продолжай.

Её движения стали более отчаянными. Она давилась, кашляла, но продолжала. Я смотрел сверху на её склонённую голову, на вздрагивающие плечи, и чувствовал странную пустоту. Это было не то, что я представлял. Не было триумфа, не было удовольствия. Только механический акт власти и подчинения.

Она старалась ускорить процесс, чтобы это кончилось быстрее. Её техника улучшилась – инстинкт подсказывал, что нужно делать. Но в каждом движении читалось отвращение, в каждом вздохе – страдание.

Я откинулся на спинку дивана, закрыл глаза. Пытался вызвать возбуждающие образы, но перед внутренним взором почему-то вставало её лицо на лекции – сосредоточенное, увлечённое, когда она рассказывала о чём-то особенно интересном. Потом – её лицо сейчас, искажённое страданием.

Финал пришёл неожиданно, как спазм. Она закашлялась, отпрянула, прижимая руку ко рту. Потом рухнула на пол, свернувшись в позу эмбриона. Её тело сотрясали рыдания – уже не тихие, а громкие, отчаянные.

Я застегнулся, встал. Она осталась лежать на холодном полу, голая, сломленная. В комнате пахло страхом и унижением – запах, который, казалось, впитался в стены.

– Это только начало, – сказал я. – У нас впереди два дня.

Она не ответила. Только плакала, уткнувшись лицом в ладони. Я смотрел на неё сверху вниз и не чувствовал ничего. Ни жалости, ни удовлетворения. Только пустоту, как после плохого спектакля.

За окном совсем стемнело. Дачный посёлок погрузился в тишину. Только ветер шумел в голых ветвях, как будто природа оплакивала происходящее в этом доме.

– В спальню, – сказал я, когда её рыдания немного утихли.

Она медленно поднялась с пола, держась за стену. Не смотрела на меня, не пыталась прикрыться – что было смысла? Поплелась в соседнюю комнату, я следовал за ней.

Спальня была маленькой, с низким потолком. Кровать под лоскутным одеялом, комод, зеркало в простой раме. На тумбочке – будильник и стопка книг. Обычная комната обычного человека. Который сейчас перестал быть обычным.

– Ложись, – приказал я.

Она легла на спину, уставившись в потолок. Слёзы продолжали течь, но беззвучно. Я разделся, чувствуя странную отстранённость от собственного тела. Как будто смотрел на себя со стороны.

Лёг сверху. Она вздрогнула от моего веса, но не сопротивлялась. Лежала как кукла, безвольная и сломанная. Я попытался поцеловать её – губы были холодными, безжизненными.

– Обними меня, – сказал я.

Её руки нехотя обвили мою спину. Прикосновение было механическим, лишённым любого чувства, кроме отвращения.

Из-за усилий проникновение было затруднительным – её тело сопротивлялось, хотя разум оставался пассивным. Она вскрикнула от боли, зажмурив глаза. Я пытался найти ритм, но это напоминало толкание камня в гору.

Под нами скрипела старая кровать, за окном шумел ветер. Её дыхание было прерывистым, с всхлипами. Я смотрел на её лицо, искажённое страданием, и не чувствовал ни капли возбуждения. Только упрямство – раз начал, надо закончить.

– Повернись, – приказал я после нескольких минут бесплодных попыток.

Она послушно перевернулась на живот и встала на четвереньки. В этой позе она казалась ещё более уязвимой и беззащитной. Я видел, как дрожит её спина, как капают слёзы на подушку.

Вошёл сзади. Она вскрикнула снова, уткнулась лицом в постель. Её руки вцепились в простыни, костяшки побелели. Я двигался механически, как поршень, стараясь не думать о том, что делаю.

Но мысли приходили сами. Я вспомнил, как она объясняла сложную тему на лекции, как загорались её глаза, когда кто-то задавал интересный вопрос. Вспомнилось, как она смеялась над чьей-то шуткой в коридоре. А теперь – это.

Я ускорился, желая закончить побыстрее. В какой-то момент её тело предало её. Она начала испытывать удовольствие. Ей стало стыдно от этого, она заплакала. Но было уже непонятно от чего – от стыда или от удовольствия. Она больше не плакала – просто лежала, уткнувшись в подушку, издавая тихие стоны при особенно резких толчках. Её полная капитуляция была даже хуже сопротивления.

– На бок, – приказал я.

Она перевернулась, подтянула