Совок порочного периода - Алексей Небоходов
Осенний институтский парк походил на забытое кладбище – голые деревья, осыпавшаяся листва и редкие студенты, спешащие по аллеям. Я бродил там почти час, ожидая её появления. Каждый человек бежит зализывать раны в одно и то же место. Для Дарьи Евгеньевны таким местом был дальний угол парка со старыми скамейками, спрятанными за кустами.
Она сидела на облупившейся скамье, сгорбившись, будто стала меньше ростом. Плечи мелко дрожали, мокрый платок сжимался в руках. Даже издалека были видны слёзы, блестевшие на щеках.
Я подошёл неспешно, намеренно шурша листьями. Дарья Евгеньевна не подняла головы, ожидая, что я пройду мимо. Но я сел рядом, выдержав небольшую паузу.
– Дарья Евгеньевна? – осторожно спросил я. – Что-то случилось? Вы так странно ушли с лекции…
Она вздрогнула, узнав голос. Быстро вытерла слёзы, пытаясь выглядеть нормально, но глаза были красными и воспалёнными.
– Иванов? – тихо спросила она. – Что вы тут делаете? Идите на занятия.
– У нас окно. Я волновался… Мы все волновались. Вы никогда так резко не уходили.
Она отвернулась, устремив взгляд в голые кусты.
– Это не ваше дело, Иванов. Личные обстоятельства. Идите.
Но я остался на месте. Достал сигареты, предложил ей, зная, что иногда она курит. Дарья Евгеньевна покачала головой.
– Знаете, – начал я задумчиво, выпуская дым в холодный воздух, – иногда случается что-то, что кажется концом света. Но всегда можно договориться.
Она резко повернулась, взгляд стал настороженным:
– Что вы имеете в виду?
Я выдержал паузу, медленно затягиваясь сигаретой.
– Например, фотографии, которые вы получили сегодня утром.
Эффект был мгновенным. Она вскочила, лицо исказилось шоком.
– Откуда… Как вы узнали?
Я смотрел на неё спокойно и не меняя позы ответил:
– Потому что это я их сделал.
Несколько секунд она неподвижно смотрела на меня, пытаясь осознать услышанное. Потом её лицо исказилось от злости.
– Ты… – перешла она на «ты», забывая о всякой субординации. – Ты мерзавец! Как ты мог…
– Тише, – я кивнул на проходящих мимо студентов, – не стоит привлекать внимание.
– Подглядывать… фотографировать… – её голос сорвался на шёпот, полный ярости и отвращения. – Это преступление, я заявлю в милицию!
– Заявите, – я пожал плечами. – И что скажете? Что студент снял вас в бане с женатым мужчиной? Думаете, это поможет вашей карьере?
Она побледнела до прозрачности и медленно опустилась на скамью, словно силы внезапно покинули её.
– Зачем тебе это? – спросила она, и её голос надломился. – Я же тебе ничего не сделала…
– Вы просто оказались не в том месте и не в то время, – ответил я честно. – Возможность, которую грех было упустить.
Она покачала головой, по щекам снова потекли слёзы.
– Ты не понимаешь, что натворил. Если фотографии попадут не в те руки…
– Они никуда не попадут, – перебил я спокойно. – Если будете благоразумны.
Она посмотрела на меня, и в глазах блеснула тревога:
– Что тебе нужно? Денег у меня нет.
– Мне нужны выходные, – сказал я, бросая окурок в осенние листья. – Со мной. На даче. Вашей или моей – неважно.
Осознание постепенно проступало на её лице, сменяясь отвращением и ужасом.
– Ты хочешь…
– Хочу то же самое, что вы давали Соколову. Только со мной. Два дня, две ночи. После получите негативы и все копии.
– Нет, это безумие, – она замотала головой. – Ты мой студент! Сколько тебе, двадцать?
– Возраст не имеет значения, Дарья Евгеньевна, – перебил я. – Значение имеют только фотографии. Представьте, если они попадут к ректору или разойдутся по институту. Или окажутся у жены Соколова.
С каждым словом она съёживалась всё больше, а я не переставал давить на больные места.
– У вас есть время подумать, – я встал, отряхнув пальто от листьев. – До пятницы. Согласитесь – встретимся после занятий. Нет – фотографии найдут других ценителей.
Она уставилась в землю, словно желая провалиться сквозь неё.
– Я не могу, – тихо произнесла она. – Это неправильно…
– Это единственный выход, – закончил я. – Что важнее – принципы или карьера? Достоинство или репутация?
Я ушёл, не оборачиваясь, чувствуя, как она смотрит мне вслед с ненавистью. Знал – к пятнице она согласится. Выбора у неё не было.
Под ногами хрустели опавшие листья, напоминавшие о разбитых надеждах. Я получу своё, она – свои фотографии. Честная сделка. Только почему-то во рту остался привкус пепла.
До дачи добирались молча, слушая перестук электрички и её редкие подавленные вздохи. Я сидел рядом и наблюдал за её руками, которые судорожно сжимали колени, пока за окном мелькали хмурые пейзажи ранних заморозков.
Дача пряталась среди берёз, словно укрываясь от посторонних глаз. Мы вышли на платформу в сумерках. Дарья Евгеньевна замерла у перрона, не двигаясь, словно надеясь, что я передумаю.
– Ещё можно всё остановить, – прошептала она. – Леонид, не делай этого…
– Пошли, – отрезал я, направляясь к дому.
Внутри было уютно и просто: старый диван под пледом, книги на полках, печь в углу – обычная советская дачная жизнь преподавателя. Дарья Евгеньевна медленно сняла пальто, повесила его механически, словно лунатик.
Я поставил на кухонный стол сумку и разложил припасы: тушёнка, хлеб, пара яблок, термос с чаем. Всё буднично, без кулинарных претензий. Руки работали сами собой, но мысли были далеко.
Она остановилась в дверях кухни, глядя на меня взглядом загнанного животного.
– Садитесь, – я спокойно указал ей на стул.
Она села, не глядя в мою сторону. Я достал из рюкзака бутылку портвейна, налил в стаканы. Приторный запах напитка смешался с запахом тушёнки, создавая странную иллюзию нормальности.
– За что будем пить? – спросил я, изображая любезность. Она промолчала, поднесла стакан к губам и глотнула, поморщившись.
Ужин проходил в тяжёлом молчании. Я ел спокойно, словно это был обычный вечер, периодически наполняя её бокал. Она почти не прикасалась к еде, лишь постепенно опустошая свой стакан, словно надеялась, что алкоголь сможет приглушить боль от происходящего.
Когда еда закончилась, я какое-то время разглядывал своё пустое блюдо, наблюдая, как по краю тарелки медленно ползёт капля жира. Несколько минут мы сидели в торжественной тишине, пока в углах маленькой кухни не осела последняя иллюзия приличия. Дарья Евгеньевна смотрела сквозь меня; глаза её были такими мутными и усталыми, что мне стало почти не по себе – хотя вроде бы я к этому и стремился.
Я собрал грязную посуду в раковину, медленно сполоснул её ледяной водой – мокрые остатки тушёнки издавали металлический запах банки и безысходности. Водопровод скрипел на всю дачу: в этот момент я ясно ощутил хрупкость декораций, за которыми мы оба пытались спрятаться. Почти как в детстве, когда мама мыла после ужина стаканы, а отец
