Совок порочного периода - Алексей Небоходов
– Соскучилась?
Дарья Евгеньевна не сразу ответила – сперва она осталась сидеть с едва заметной дрожью на губах, как будто в последний раз воевала сама с собой. Но, стоило ладони Соколова коснуться её плеча, как внутренняя пружина сломалась: она поднялась навстречу ему, тонкими пальцами ухватила за шею и, вытянувшись всем телом, припала к его лицу. Поцелуй был странный – не деликатный и даже не привычно страстный, а какой-то голодный, жёсткий. Их рты встретились с сухим чавканьем, воздух вокруг сразу посерел от испарин и похоти. Соколов грубо провёл рукой по спине Дарьи Евгеньевны, сминая кожу и оставляя на ней красные полосы; она не вздрогнула – наоборот, прильнула ближе.
Я смотрел в щель между брёвен в каком-то помраченном оцепенении, ощущая каждое их движение у себя под рёбрами как болезненный ток. Они обменивались касаниями будто люди, впервые получившие тела после долгой разлуки и теперь растерянно учатся быть вместе. Виктор Михайлович поставил Дарью Евгеньевну на пол, упёрся обеими руками ей в талию и прижал к себе до хруста в костях. Она застонала – но это был не стон боли или протеста, а сразу узнанный мною звук женского облегчения: как будто в эти пять секунд жизни вместилось всё её детство и взрослая тоска о нежности.
Влажный пар оседал на их голые тела каплями; по загорелой коже Соколова они катились вниз, смешиваясь с потом. Он облизал ей шею до ключицы и начал сползать ниже – у него это получилось неловко и поспешно: видно было, что роль любовника давалась председателю тяжелее привычной роли начальника. Но Дарья Евгеньевна подхватила этот ритм – она сгребла за плечи его голову и потянула к своей груди. Соски у неё стали почти бордовыми; я видел это даже сквозь мутную слёзную пелену собственного взгляда.
Они целовались так долго и яростно, что кажется, забыли обо всём на свете: о стенах бани, о возможных свидетелях, о собственной репутации и чьей бы то ни было морали. В какой-то момент он навис над ней всем корпусом; колени Дарьи Евгеньевны упёрлись ему в бока так плотно, что даже я почувствовал это напряжение через расстояние. Она обняла его мокрыми руками за поясницу – нет, даже чуть ниже – и резко притянула к себе.
Смысл происходящего был безошибочно ясен: голый мужчина – голая женщина – тесные объятия в полумраке душного помещения. И всё же в этой сцене не возникало ощущения пошлости; скорее наоборот: я вдруг понял всю невозможную трагедию двух взрослых людей, которые столько лет ходили рядом по коридорам университета или заседали на педсоветах и только сейчас разрешили себе сорваться друг на друга без оглядки.
Они почти рухнули на скамью парилки: сначала сели рядом (он приобнял её за плечи), затем она легла ему на грудь так доверчиво, будто ни разу не была женщиной взрослой и ранимой. Он погладил её по голове со странным отцовским теплом; несколько секунд никто из них не говорил ни слова.
Там было ещё много движений – робких и медленных сначала, потом всё стремительнее. Он поднял её подбородок двумя пальцами и снова впился губами в рот; она задохнулась от интенсивности этого напора. Руки Виктора Михайловича скомкали её ягодицы одним мощным жестом – я услышал даже приглушённый хлопок мяса о мясо сквозь вой ветра между брёвен.
Их дыхание стало громче пара; влажная баня превратилась для них в собственную Вселенную. В какой-то миг Соколов поднял Дарью Евгеньевну двумя руками и посадил её себе на колени лицом к себе же; их тела сплелись неуклюже-красиво. Она пошарила сзади рукой, а затем – села сверху медленно-медленно… Я видел только контуры движения сквозь стеклянную дымку пара – но мне хватило этих очертаний до озноба.
Дарья Евгеньевна прижала лоб к его плечу; он обхватил её под бедра и несколько раз энергично подтолкнул вверх-вниз. Никаких разговоров больше не было: только быстрое животное дыхание да хлюпающий звук двух тел.
Я должен был отвернуться или убежать уже тогда – но внутренний голос заткнулся окончательно.
Вместо этого я поднял фотоаппарат. Щёлкнул затвор, запечатлевая их объятия. Потом ещё. И ещё. Не мог остановиться, хотя внутри всё кричало о неправильности происходящего.
Он нависал сверху. Их тела сплелись, двигаясь в древнем ритме. Пар окутывал их, превращая в мифических существ. Его рычание смешивалось с её стонами, создавая первобытную симфонию.
– Дарья… моя Дарья… – бормотал он, вбиваясь в неё с силой.
Она выгибалась под ним, ногти впивались в его спину. В свете керосинок их тела блестели от пота и влаги. Я фотографировал механически, отстранённо, словно документировал научный эксперимент, а не акт страсти между моей преподавательницей и деревенским начальником.
Темп нарастал. Она обвила его ногами, притягивая ближе. Их движения стали судорожными, отчаянными. Потом она вскрикнула – высоко, пронзительно – и он зарычал, вжимаясь в неё всем телом.
Они замерли, тяжело дыша. Потом он скатился с неё, и они лежали рядом, как выброшенные на берег. Пар начал оседать, открывая их расслабленные тела.
– Нужно возвращаться, – наконец сказала она. – Заметят.
– Пусть, – он повернулся к ней, провёл рукой по её боку. – Может, уже пора перестать скрываться?
– Не говори глупостей, – она села, начала собирать волосы. – У меня работа, репутация. У тебя – семья.
– Которую я давно не люблю.
– Виктор, не начинай. Мы всё обсудили.
Они оделись в тишине, избегая взглядов друг друга. Потом он взял её за руку:
– Завтра?
– Посмотрим, – она высвободилась. – Иди первым. Я подожду.
Он кивнул и вышел. Я прижался к дереву, молясь, чтобы не заметил. Его шаги удалились, и я выдохнул.
Дарья Евгеньевна вышла минут через десять. Постояла на пороге, глядя в темноту, потом решительно направилась к баракам. Я подождал ещё немного и, держась теней, поспешил обратно.
В бараке все уже спали. Я спрятал фотоаппарат, лёг и уставился в темноту. В голове крутились образы: сплетённые тела, страстные стоны, запретная связь. И острое осознание – в моих руках оказалось оружие. Фотографии, способные уничтожить репутации, карьеры, жизни.
Что я буду с ними делать? Пока не знал. Но чувство власти, смешанное с отвращением к себе, пьянило сильнее любого самогона. Я перевернулся на живот, зарылся лицом в подушку. Завтра будет новый день. Новая работа в поле. Новые взгляды Дарьи Евгеньевны на лекциях.
Но всё изменилось. Я знал её тайну. Видел её такой, какой не видел никто из студентов. И
