Мир сошел с ума (СИ) - Greko

Мне не оставалось ничего другого, как с благоговением пожать широкую ладонь золотого голоса России. И настоящего богатыря. Меня бог росточком не обидел, но он возвышался надо мной на полголовы (2).

— Как тебя угораздило? — спросил я, наблюдая за «рыбной ловлей» полицаев. Они цепляли крючками всю четверку.

— Взял экипаж на вокзале, а кучер, мерзавец, завез меня прямо в лапы этих негодяев, да сам сбежал. Хотели меня раздеть. Сзади набросился один, петлю на шею накинул… Ну я его через себя и перебросил. Мне, знаешь ли, в молодости в каких только переделках побывать довелось…

— Вы иностранцы? — на ломанном английском спросил один из ажанов.

— Да! — я взял на себя роль переговорщика. — Я американец, а этот господин русский.

— Вы есть подозрительны… Вы нападать на гражданин Франция…

— Пошли в участок! — тут же предложил я, наклоняясь и подбирая с земли свой хомбург. — Ваш главный меня знает!

Ба-бах!

Грохот выстрела и последовавший за ним вопль одного из апашей разорвал ночную тишину куда сильнее, чем наши препирательства. Пострадавший катался по земле, зажимая кровавую рану на ноге, а полицейский с недоумением крутил в руках самое странное оружие, которое я видел на свете. Это был револьвер. Вернее пародия на него. Рукояткой служил кастет, ствол отсутствовал, будучи спиленным у самого барабана, но из-под него торчал тонкий кинжальный откидной клинок. Ажан пошарил в карманах у гопника, нащупал сей «оригинальный» гаджет, потянул из кармана широкой штанины — и вуаля, непроизвольный выстрел!

— Жгут нужно наложить, — тут же сориентировался я, дополнив слова жестами.

Полицейские растерянно переглядывались. Пришлось брать инициативу в свои руки.

Я споро наложил повязку и уложил раненого в коляску.

— Садись, Федя! Прокачу с ветерком, — предложил я.

— Умеешь коляской править? — удивился он, но отказывается не стал.

За ним в фиакр залез один из ажанов — тот, кто хоть немного спикал на Инглише. Против использования чужого транспорта никто не возражал, отсутствие кучера оказалось всем на руку.

— Эх, Федор, чем я только не правил. Месье полицейский, куда мне ехать?

… В участке встретили как родного. Квартальный даже засмеялся от переизбытка чувств, рассчитывая еще на одну сотнягу.

— Вот нисколько не удивлен вашим появлением, мистер Найнс. Что на этот раз?

Полицейский доложил, но я поспешил изложить свою версию.

— Апаши напали на гордость России, на ее лучшего певца. Пришлось спасать.

— Вот эта дылда — певец? — усомнился главный ажан.

— Не верят, Федор, что ты певец.

— Не верят⁈ Я в «Опера» пел, мне аплодировал весь Париж! «Русские сезоны»! Неужели не слышали? — ажаны на всякий случай открестились от знания высокого искусства. — Ах, лягушатники, ну сейчас я вам покажу! А ну, прими шубу!

Он сбросил «бобра» мне на руки, расправил плечи и на весь участок загремел так, что задрожали стекла и закачалась лампа под потолком.

— Достиг я высшей власти.

Шестой уж год я царствую спокойно.

Но счастья нет моей измученной душе!

Напрасно мне кудесники сулят

дни долгие, дни власти безмятежной.

Ни жизнь, ни власть, ни славы обольщенья,

ни клики толпы меня не веселят!…

Онемевшие и полуоглохшие полицейские с ужасом смотрели на лопнувший стакан на столе.

— Très bien, assez, Assez! — завопил главный ажан, испугавшись за целостность вверенного ему учреждения.

— Убедились? — осведомился я с невинным видом, пошуровав пальцем в правом ухе.

— Я верю, верю, — главполицай тряс головой, как будто в уши попала вода.

— Неужто им «Годунов» не понравился? — возмутился Федор. — Могу «Мефистофеля»…

— Нет-нет! — зарычал главный ажан, не переживший открытие незапланированных «русских сезонов» в юдоли шпаны, карманников и проституток. — Убирайтесь отсюда!

— Да нам бы кто дорогу показал. Проводил. Тут же ночью черт ногу сломит, не приведи господи снова куда вляпаюсь, а меня молодая жена заждалась, — взмолился я и сунул полицейскому 10 франков.

Он сразу подобрел и приказал «знатоку» языка соседей по ту сторону Ла-Манша:

— Марсель, проводи господ, куда они захотят.

— Федя! Куда мы хотим?

— А не хлопнуть ли нам по рюмашке? Нервы, так сказать, успокоить.

— Отличная идея. Так-то я сейчас не пью, женился недавно. Но сегодня особый случай, — тут же согласился я, ибо не выпить с самим Шаляпиным было выше моих сил. А Оля? Оля простит. Наверное. — А где?

— Спроси «фараона», где поблизости подают лучший абсент?

Ажан все понял без перевода.

— Да, господа, есть место — требьян, пальцы облизать!

… Улица Веселья или де-ла-Гетэ в квартале Монпарнас была местом с историей, с вызовом местным нравам. Богема только начала преображать район, а здесь издавна отрывалась местная братия, жаждущая луча света в серости монотонных буден. Кругом — пасторальная тишина, а здесь многоголосье, музыка бродячих оркестров, вопли балаганных зазывал. Айсберг, сверкающий белыми огнями калильных фонарей, зелеными лампами театров, танцплощадок и кафешантанов среди океана полутьмы. Несмотря на позднее время, народу хватало — недавно закончилось представление в театре «Бобино», и зрители расходились по окрестным барам, жарко обсуждая острые куплеты на злобу дня в исполнении Монтегю (3).

— Ого! А мне здесь нравится, — оживился Шаляпин. — Веселый галльский дух, оказывается, еще не испарился.

— Вам сюда, к мамаше Лафарг, — прервал маэстро ажан.

Он сбагрил нас с рук на руки хозяйке кабачка — странного места, обещавшего посетителям выпивку от пуза и экзотические танцы. Мамаша Лафарг, дряхлая, высохшая как изюм из коринки, но бойкая, разбитная, была похожа на старую пиратку. Она не выпускала из руки трубку и зорко пасла свою поляну, умело дирижируя проститутками из Бретани, выполнявшими по совместительству роль прислуги. Оценив наши стати, тут же выделила в наше распоряжение двух малюток, мудро рассудив, что верзилам нравятся маленькие женщины.

— Большая собака щенка не обидит, да? — пыхнула дымом нам в лицо эта мумия и издала скрип, заменявший ей смех.

— Старая ведьма, — с оттенком восхищения прошептал Федор, все больше попадая под магию кабачка.

Одна из дюймовочек проводила нас к столу, заверив, что лучше места месье не найдут.

Используя смесь французских и итальянских слов Шаляпин потребовал запечатанную бутылку лучшего абсента, перфорированную ложку и «фонтан».

— Зачем нам фонтан? — спросил я, не отрывая глаз от сцены.

На ней танцевала стройная, но явно рожавшая девушка в восточном наряде, исполнявшая пародию на индийский танец, а скорее даже нечто-то вроде стриптиза. Маэстро засмотрелся и мой вопрос пропустил мимо ушей.

Когда она закончила, конферансье громко объявил:

— Поприветствуем несравненную Мату Хари!

Шаляпин вскинулся:

— Врут и не краснеют! У Маты Хари сисек нет, как у этой, плоская как доска. Она нынче в Ла Скала. Хотела ангажемент у Дягилева получить, но он ее грубо послал. Хочешь, Васька, познакомлю тебя с Дягилевым? Тебе не опасно, ты не в его вкусе, — он заливисто рассмеялся.

Кто такой Дягилев, я знал из газет, но о его наклонностях пресса не писала. Заднеприводной? Нет уж, увольте-с. Пусть он хоть трижды гений. Так и сказал Федору — прямым текстом.

— Вольному воля, — хмыкнул Шаляпин. — Я вот с двумя бабами живу, тоже не ангел. Да где эта профурсетка с абсентом?

Девушка прибежала вместе с подружкой. Водрузила на стол два бокала сложной формы с фигурной ложкой на каждом и запотевший хрустальный шар на треноге — снизу из него торчало два крана.

Шаляпин повертел в руках бутылку, удовлетворенно крякнул и передал подскочившему гарсону, чтобы открыл.