Подонки! Однозначно (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич

Подонки! Однозначно

Глава 1

Он был фигурой уникальной, ярким, эпатажным, порой шокировал неожиданными поступками. Его уход в 2022 году сделал беднее российскую политическую палитру.

Персонаж, отдалённым прототипом которого избран этот российский государственный деятель, ни в коей мере не является его литературным портретом, совершенно не отражает личного отношения автора к прототипу, к другим историческим фигурам и общественным движениям. Это всего лишь фантазия: что натворил бы в 1917 году человек, вооружённый послезнанием и кипучей энергией. К реальной истории России роман отношения не имеет. Все совпадения случайны. Или нет.

Поскольку фамилия упомянутого политика считается зарегистрированной торговой маркой, ни в названии, ни в тексте она не упоминается. Цитаты из его речей и интервью взяты из российских СМИ, приведены дословно или почти дословно, выделены шрифтом. Эти высказывания настолько известны, что в большинстве своём обрели свойство интернет-мемов, авторство очевидно, и не требуют отдельных ссылок.

Иллюстрация к обложке сгенерирована с помощью C hatGPT Image .

1.

Тщедушный мужчина средних лет типичной еврейской наружности, с характерными усиками и острой бородкой-эспаньолкой, в круглых очках, ехал на заднем сиденье открытого автомотора «Рено» по весеннему Петрограду и сердито сопел, отвечая спутникам коротко и односложно. Ему было не до пустопорожних бесед. В городские пейзажи не всматривался. Глаза под стёклышками сверкали, выдавая напряжённую работу мысли и избыток чувств.

В прошлой, теперь уже законченной жизни, у него однажды спросили:

— Что вы скажете, когда предстанете перед Богом?

Он ответил:

— Я сделал всё, что мог. Отправьте меня обратно, я продолжу борьбу, чтоб помогать бедным, помогать всем страждущим бороться с тем, что мешает нам жить. Мне нужен билет обратно. Я не хочу здесь лежать в райском саду. Лучше я буду где-то в тайге идти полуголодный, но помогать людям.

Кто-то услышал эти слова. И даже исполнил, но странным образом. Разве просили забросить душу и разум в прошлое? Это безмерно бесило пассажира автомобиля.

«Подонки! Однозначно — подонки! — бурлило в его сознании. — Те, кто решил меня сунуть в 1917 год и в это ничтожество. И врачи — подонки, надо же, восемь прививок от КОВИД! Какой организм выдержит? Ну, хорошо, только шесть, про две я наврал. Какого чёрта⁈»

Тело ломило и крутило, оно умоляло нового хозяина хотя бы об одной затяжке. Но что тут курить? Папиросы? Трубку? Чёрный табак в самокрутке? Терпеть! Это далеко не самая насущная проблема, куда хуже другое.

Здесь он один. Без партии, отлично организованной и верной ему. Без денег и думского статуса главы фракции. Впереди маячила новая революция, козни Ульянова, предательство Джугашвили… Судьба забросила в переломный момент истории, определяющий — будет ли Россия великой или погибнет навсегда, участвовать в этом процессе заманчиво и почётно, вот только стартовая позиция для него — ну уж очень неподходящая. Самая непристойная из всех возможных.

Теперь он… Троцкий!

Какой сарказм! Ярый, лютый противник КПСС-КПРФ в ипостаси большевика-ленинца⁈ К тому же — еврея… Как серпом по фаберже. Нет, скорее по обрезанному мужскому придатку. На долгие годы заперт в этом теле и зовётся — Лейба Давыдович Бронштейн, даже произносить противно!

Он продолжал себя накручивать и зло добавил, разумеется, не вслух: «Подонки знали, как насолить. Не иначе как Зюганов постарался».

Про Зюганова — шутка. К возможностям той партии он относился иронически. Деятели КПРФ, по его мнению, и близко не стояли рядом с титанами прошлого. Значит, постаралась иная сила… Кто именно — знать не дано, да и не время раздумывать. Нужно освоиться в этом мире, использовать козыри, оставшиеся в наследство от бородатого и очкастого еврея, бывшего владельца этого тела. Крайне неприятного типа.

К слову, человек, свалившийся из будущего в Петроград 1917 года, какой-то зоологической неприязни к евреям не испытывал. Психоаналитики бы заверили: всему виной детская травма. В прошлую жизнь он вступил под еврейской фамилией, отец никакого участия во взращивании и воспитании ребёнка не принимал, отчего мальчик хлебнул еврейского счастья по самые помидоры. Огрёб все прелести отношения к себе русских антисемитов, не получив поддержки, которую евреи оказывают друг дружке, выживая во враждебной среде. Позже сменил фамилию на мамину славянскую, а на вопрос о национальной принадлежности выдал фразу, ставшую крылатой: «Мама — русская, папа — юрист». И готов был прибить каждого, иронично ухмылявшегося по этому поводу.

Здесь же в обличии Троцкого попал к «своим». Евреев в социал-демократии много. Тот же Урицкий, который Моисей Соломонович, на вокзале встретил лично, за руку тряс. Улыбался: нашего еврейского полку прибыло. Машину подогнал с водителем и провожатым.

Но не все обрадуются, когда выйдет из тени. Бронштейна-Троцкого многие не любили и до 1917 года, и в будущем добра не обещают, невзирая ни на какие революционные заслуги. Скорее — наоборот, каждый норовит больше заслуг приписать себе и измазать дерьмом конкурента. Тем более ленинцы, большевистская верхушка.

Надо же! Ульянов величал Троцкого «политической проституткой». Ничего, он и Ульянову, и всем остальным устроит такой публичный дом, что мало не покажется. Жалкие дилетанты, демагоги! Не владеющие кухней управления огромным государством, плавая в иллюзиях, что «любая кухарка справится». Вы понятия не имеете, куда вас заведёт погоня за «мировой пролетарской революцией», глупой и несбыточной химерой!

Козырей мало, но они есть, он срочно и тщательно перебрал имевшиеся активы. Большевики ценят Троцкого по 1905 году, завоевать влияние в Петросовете несложно. Но случится бездарно организованное июльское выступление, оно провалится. Ульянов на время нырнёт в тину, с готовностью перепоручив подготовку восстания умелому человеку — Троцкому, чтоб явиться на готовенькое и сесть жопой на трон, объявив себя «вождём мирового пролетариата».

А теперь поправочка. Будущего организатора октябрьского переворота в Петрограде, якобы большевика-ленинца, совершенно не прельщает мировая пролетарская революция, столь же невозможная и никому не нужная, как летающий на птичьих крыльях слон. Ещё менее привлекателен Владимир Ильич в роли председателя Совнаркома. В теле Троцкого отныне заключён разум российского патриота, которому плевать, какой будет страна — коммунистическая, буржуазная или, что особенно забавно, либерально-демократическая. Лишь бы великая, могучая и устойчивая. А не рассыпающаяся, какой она встретила путешественника во времени в мае 1917 года. Если точнее, то утром четверга 4 мая по старому стилю, о переходе на новый календарь вопрос не стоял в повестке дня.

— Скоро? — спросил у шофёра.

— Да, товарищ! За поворотом — Таврический дворец. Антон Петрович, пособите товарищу устроиться?

Второй сопровождающий ёрзал рядом с водителем, не желая стеснять очкасто-бородатого на заднем диване, на которого посматривал с уважением и некоторой опаской. Этот парень, в отличие от Урицкого, наверняка принадлежал к титульной нации, обладая широким, открытым и курносым лицом. Глаза большие, голубые, не слишком обезображенные интеллектом.

— Антон! Тебя ведь Антоном зовут?

— Конечно, Лев Давыдовыч… Мы же с вами с пятого года! Запамятовали, видать. Столько лет утекло.

Антон ещё что-то трещал, мешая сосредоточиться. Память Троцкого была какая-то мутная и вся в дырках, большие периоды прошлого растворились без следа или сохранились в чрезвычайно размытом, расплывчатом виде. Далеко не всегда приходила на помощь.

Плевать! Надо быть устремлённым в будущее, а не ковыряться в прошлом.

— Антон, под какой фамилией меня помнят по 1905 году?

Тот смешался.

— Ну-у… Не под этой. Звали «товарищ Седов».